Хроники Обетованного. Клинки и крылья

Пушкарева Юлия Евгеньевна

– Да, - выдавил он, недоумевая, откуда бессмертному известен его родной язык.
– Когда-то я был очень впечатлён поэмой о Лааннане. На моих берегах имя её автора считается утраченным.

– Очень жаль!
– воскликнуло "солнце" - так искренне, что сразу становилось тоже жаль.
– Хотя, наверное, нельзя было и ожидать ничего другого... Я давно не встречал никого из-за океана. Трудно даже вспомнить, насколько давно.

На секунду Альен забыл, как дышать.

– Быть может, не так уж давно?
– с сильно бьющимся сердцем спросил он.
–

Не восемь ли раз описало круг солнце?..

– Нет, Поэт незнаком с твоим другом, - чуть насмешливо (однако меньше, чем всегда) сказала Сен-Ти-Йи.
– По крайней мере, не был знаком при жизни.

– Ничего не понимаю!
– в отчаянии произнёс Ривэн, плюхнувшись на узел с вещами: видимо, устал стоять.
– Так, значит, это Вы... это он... это Вы написали поэму о Лааннане? Нас даже в приюте заставляли учить наизусть отрывок о бое в море, а по зачину мы учились писать... Как такое может быть?

Поэт посмотрел на него светло и открыто - без малейшего презрения. Он точно не походил на сумрачного тирана, какими Зелёная Шляпа изображал тауриллиан.

– Почему же нет, уважаемый путник? Думаю, если хорошо покопаться в вашей словесности, можно найти немало строк, созданных этой рукой.

Он сделал несколько бесшумных шагов и каким-то образом оказался совсем близко. Сияние его разума снова ослепило Альена; блоки на его сознании разлетелись в щепки. Он чувствовал себя жалким и слабым - точно студент-первокурсник в Академии или неопытный ученик в Долине, с провалами освоивший первые заклинания.

Тем не менее, бессмертный признался:

– Я чувствую в тебе силу, которую ни в ком доселе не чувствовал... Нить протянута от огненных врат, что недавно разверзлись, прямо к твоему сердцу. Греет она его или сжигает, о странник?

Его слова сами собой складывались в ритм, в изящный узор - прихотливый, но без чего-либо лишнего. Альен быстро заслушался.

– Скорее сжигает, о бессмертный Поэт, сочинивший Лааннана. Не в моих силах, увы, ответить так же гладко... Я тот, кому обещали встречу на этом берегу. Я приплыл, чтобы зашить разрыв в нашем мире, в Обетованном.

Почему-то ему хотелось говорить об Обетованном как о мире в целом, не разделяя свою родину и Лэфлиенн. Поэт долго смотрел на него (что, если честно, было безумно приятно - словно золотые лучи продолжали захлёстывать душу).

И в глазах его тоже было не то золото, не то древняя расплавленная бронза. Драконьи глаза, внезапно понял Альен.

– А мне кажется, что ты приплыл зашить совсем другой разрыв, Альен Тоури, человек из Ти'арга... Добро пожаловать в мой дом.

***

Поэт жил на чердаке. Наверное, так и полагается поэтам; по крайней мере, многие менестрели, попадавшиеся когда-либо Альену, любили селиться где-нибудь повыше, и солнечные мансарды в Кезорре прекрасно удовлетворяли их запросы. Другие, странствующие, просто однажды появлялись в замке лорда или усадьбе чара,

с загадочно-утончённым видом требуя себе комнатку в башне, куда не будут пускать посторонних. Альену всегда было смешно наблюдать, как они при этом закатывают глаза, притрагиваясь к лире или флейте как к опаснейшему в мире оружию.

Такими, разумеется, были не все, но большинство. Таинственное очарование, окружавшее менестрелей, рассеялось для Альена очень рано, лет в тринадцать-четырнадцать. Может, тогда и началось то неумолимое, что обычно называют взрослением - странные мысли, желания и вопросы, предсмертная агония любви к песням о рыцарях и строкам о герое Лааннане.

Увидев же чердак Поэта, Альен допустил, что агония эта всё-таки не закончилась. Иллюзии - вообще живучая штука.

– Заклятие сжатого воздуха?
– полюбопытствовал он. Над верхушками кипарисов, на фоне нежно-синеватого неба, парил мраморный портик с колоннами и маленьким округлым куполом. Создавалось впечатление, что от другого, большого, здания отпилили кусочек - самый невесомый, точно клочок облака - и отправили в свободный полёт.

Поэт тихо засмеялся. Этот смех обжигал медовым, солнечным теплом; Альен пока не привык к этому - после холодного чёрного корабля, дней в море и неотвязной боли рядом с тауриллиан слегка хмелела голова. Свет его Дара по-прежнему наполнял всё вокруг красотой и смыслом; Альен почти с ужасом попытался представить, каким могло бы быть личное зеркало Поэта, живи он в Долине Отражений. К нему, должно быть, даже приблизиться было бы сложно.

– Не знаю, - сказал он и поманил "чердак" пальцем. Портик снизился, осторожно облетая кипарисовые ветви, и замер на уровне роста Поэта - словно обученная белая птица.
– Разве для волшебства нужны готовые определения?.. Я не задумывался о том, как назвать это, когда творил себе дом.

Сен-Ти-Йи кашлянула в кулачок, и Поэт, казалось, впервые толком заметил её.

– Знаю, что ты не согласна с этим, старая подруга, - с лёгкой насмешливостью он предложил старухе руку, нисколько не стесняясь своей золотистой наготы. Слово "старая" звучало, на взгляд Альена, слишком уж двусмысленно; хотя какое тауриллиан дело до возраста?..
– Никакого бездумного вдохновения, и разум превыше всего, так?..

Сен-Ти-Йи с забавной важностью приподнялась на цыпочки, чтобы опереться на длиннопалую руку. Ривэн, не удержавшись, хрюкнул от нервного смеха; на него никто не обратил внимания.

– Разумеется, так, мой неизменный друг. В Обетованном, среди смертных, разум начинаешь ценить вдвойне... Особенно когда протянешь столько же, сколько я, в отвратительной на вид и неудобной оболочке, - поразмыслив, она прислушалась к шуму кипарисов на слабом ветерке и прибавила: - Ещё и давно разложившейся, между прочим.

Тычок в адрес его некромантии - или просто к слову пришлось?..

Ривэн поморщился; Альен явственно видел, что его тошнит. Кажется, летающий "чердак" не искупил качку на заколдованном корабле и общество старухи.