Хроники Средиземья
Шрифт:
Утро потонуло в бурых сумерках, и гондорцы, накануне обнадеженные появлением Фарамира, снова пали духом. Крылатые призраки не показывались, но высоко над городом то и дело разносился отдаленный вопль; заслышав его, одни на миг цепенели, другие, послабее, плакали от ужаса.
А Фарамир опять уехал.
— Передохнул бы хоть немного, — ворчали ратники. — Государь не жалеет своего сына: он воюет за двоих — за себя и за того, который не вернется.
И многие, глядя на север, вопрошали:
— Где же все-таки
Уехал Фарамир не по своей воле. Военный совет возглавлял Градоправитель, и был он в этот день неуступчив. Совет собрался рано утром. Общий глас присудил, что из-за угрозы с юга войска у них мало и отразить нашествие не удастся, разве что подойдут ристанийцы. Пока их нет, надо всех ратников собрать в городе и разместить по стенам.
— Однако, — возразил Денэтор, — нельзя же без боя покидать Раммас-Экор, великую крепь, раз уж мы ее такими трудами отстроили. И нельзя позволять им переправиться без урона.
Войско для осады им нужно огромное, не смогут они переправить его ни к северу от Каир-Андроса — там болота, ни на юге — там Андуин широк, у них лодок не хватит. Стало быть, они пойдут на Осгилиат — как и прежде, когда Боромир их отразил.
— Тогда это был просто-напросто набег, — заметил Фарамир. — А нынче, если даже мы их положим десятерых на одного нашего — что им этот урон! Силы уж очень неравные: для них и тысяча не в счет, а для нас и сотня — огромная потеря. Да при отступлении к городу от крепи нам и вовсе несдобровать — могут отрезать и тогда перебьют всех до единого.
— А Каир-Андрос? — добавил князь Имраиль. — Оборонять Осгилиат — значит, удерживать и этот островок, но слева-то он не прикрыт! Мустангримцы, может, подоспеют, а может, и нет. Фарамир говорит, за Черными Вратами собралось бесчисленное воинство. Они могут выставить не одну рать и ударить с разных сторон.
— Волков бояться — в лес не ходить, — сказал Денэтор. — Есть дружина на Каир-Андросе — вот пусть и удерживают остров. Повторяю: нельзя сдавать пеленнорскую крепь и переправу без боя, и хорошо бы нашелся воевода, у которого хватит отваги исполнить приказ государя.
Воеводы молчали. Наконец Фарамир сказал:
— Не мне перечить тебе, государь. И кому как не мне попытаться заменить Боромира. Итак, ты велишь мне отстаивать переправу и крепь?
— Да, велю, — подтвердил Денэтор.
— Тогда прощай! — сказал Фарамир. — Но ежели я вернусь, смени гнев на милость!
— Смотря с чем ты вернешься, — отозвался Денэтор.
Фарамира провожал Гэндальф и сказал ему на прощание:
— Ты все-таки побереги себя, не кидайся в сечу на верную смерть. Война войной, а здесь, в городе, без тебя не обойтись. И отец твой любит тебя, Фарамир, он еще вспомнит об этом. Возвращайся же!
И вот Фарамир снова уехал, взяв с собой небольшой отряд добровольцев. В Минас-Тирите со стен вглядывались во мрак, застилавший руины древней столицы, и гадали, что там происходит, ибо видно ничего не было. А другие по-прежнему смотрели на север и высчитывали,
— Но он ведь придет на подмогу? Не изменил старинному союзу? — спрашивали они.
— Придет, — говорил Гэндальф, — даже если запоздает с подмогой. Но посудите сами: не раньше чем два дня назад вручили ему Багряную Стрелу, а от Эдораса до Минас-Тирита многие десятки миль.
Лишь к ночи примчался гонец с переправы; он сказал, что несметная рать вышла из Минас-Моргула и близится к Осгилиату, а с нею полчища рослых, свирепых хородримцев.
— Ведет ее, как встарь, — оповестил гонец, — Черный Повелитель Призраков, и смертный ужас предшествует ему.
Эти зловещие слова были последними, какие Пин услышал в свой третий день в Минас-Тирите. Почти всем было не до сна: мало оставалось надежды, что Фарамир отобьет или задержит врагов.
На следующий день темнота хоть больше и не сгущалась, но еще тяжелей давила на сердце, и страх не отпускал. Дурные вести не замедлили. Вражеская рать переправилась через Андуин. Сдерживая натиск, Фарамир отступал к пеленнорской крепи, к сторожевым башням, но врагов было десятеро на одного.
— Туго нам придется по эту сторону крепи, — сказал гонец. — От них не оторваться, идут по пятам. На переправе их много побили, но куда меньше, чем надо бы. Они хорошо подготовились: понастроили втайне на восточном берегу уймищу плотов и паромов. Воды было не видать — кишмя кишели. Но страшней всего Черный Главарь: один слух о нем цепенит самых стойких бойцов. Враги и те страшатся его пуще злой смерти, потому и лезут как очумелые.
— Тогда мое место там, а не здесь, — сказал Гэндальф и немедля умчался, исчезнув в темной дали серебристым промельком. И всю эту ночь Пин одиноко стоял на стене и глядел меж зубцов на восток.
Едва в сумраке словно в насмешку прозвонил утренний колокол, как за мутным простором Пеленнора показались огни — где-то там, у крепи. Тревожные возгласы караульных призвали к оружию всех ратников в городе. Красные вспышки зачастили, и в душной мгле прокатился глухой грохот.
— Штурмуют крепь! — слышалось кругом. — Проламывают стены! Сейчас прорвутся!
— Фарамир-то где? — в смятении воскликнул Берегонд. — Не погиб же он, не может этого быть!
Первые вести доставил Гэндальф. Он приехал ближе к полудню с горсткой всадников, сопровождая повозки, забитые ранеными, — не многих удалось вынести из боя у сторожевых башен. Гэндальф сразу же поднялся к Денэтору. Градоправитель сидел теперь в высокой палате над тронным чертогом Белой Башни, и Пин был при нем. Денэтор переводил взгляд с тусклых северных окон на южные, с южных — на восточные, словно его черные горящие глаза проницали завесы обступившей тьмы. Но чаше всего смотрел он все же на север, а иногда и прислушивался, точно до ушей его силою некой древней ворожбы мог донестись топот копыт с далеких равнин.