Хроники Средиземья
Шрифт:
Пин протеснился вперед, когда они подходили к фонарю под аркой, и, увидев бледное лицо Фарамира, затаил дыхание. Видно было, что он перенес смертный ужас и муку — перенес, преодолел и остался самим собой. Он задержался перемолвиться словом с часовым, спокойный и властный, а Пин глядел на него и думал, как он похож на своего брата Боромира, который Пину сразу же, еще в Раздоле, очень понравился и величавой осанкой, и ласковым обращением. Но Фарамир совсем иначе тронул его сердце — такого чувства он еще не испытывал. В нем было высокое благородство, напоминавшее
— Фарамир! — звонко выкрикнул он. — Фарамир! — И Фарамир, расслышав странный голосок средь общих кликов, обернулся, увидел его и замер от изумления.
— Откуда ты взялся? — проговорил он. — Невысоклик в наряде башенного стража! Откуда?..
На это ответил, шагнув к ним, Гэндальф.
— Со своей родины, из невысоклицкого края, — сказал он. — А привез его я. Пошли, пошли: дел впереди много, речей тоже, а ты еле живой. Он пойдет с нами. Да ему и надо с нами — совсем я забыл, и он, видно, тоже: хорош гусь, давно уж должен бы стоять возле своего повелителя. Идем, Пин, не отставай!
И они пришли в отдаленный дворцовый покой. Там близ жаровни с угольями расставлены были сиденья, принесли вино. Пин как бы невидимкой оказался за спиной Денэтора и забыл о своей усталости, жадно ловя каждое слово.
Фарамир преломил белый хлеб, пригубил вино и сел по левую руку отца; справа, поодаль сидел Гэндальф в высоком резном кресле и сначала едва ли не дремал. Потому что Фарамир сначала поведал о том, как исполнено поручение десятидневной давности: рассказывал, что творится в Итилии, о передвижениях войск Врага и его пособников, о придорожной битве, в которой истреблен был отряд хородримцев с громадным боевым зверем, — словом, вернулся с рубежа военачальник и, как водится, доносит государю про пограничные стычки, про заботы и тревоги, вчера еще насущные, а нынче ничтожные.
Затем Фарамир вдруг посмотрел на Пина.
— А теперь о делах диковинных, — сказал он. — Из северных сказаний к нам на юг явился не один лишь этот невысоклик.
Тут Гэндальф выпрямился, стиснув подлокотники кресла, но ни слова не промолвил и осадил взглядом Пина — в самую пору, тот едва не вскрикнул. Денэтор покосился на них и медленно кивнул — дескать, ему и так все понятно. Слушали молча, недвижно, и неторопливо рассказывал Фарамир, большей частью обращаясь к Гэндальфу и порой переводя глаза на Пина: припоминал, должно быть, тех двоих.
Фарамир рассказывал, как ему подвернулся Фродо со слугой, как те переночевали в Хеннет-Аннуне, и Пин заметил, что руки Гэндальфа дрожат, сжимая резные подлокотники. Руки были мучнисто-белые и очень дряхлые; Пин глядел на них и с ужасом понимал, что Гэндальф, сам Гэндальф не только встревожен, а прямо-таки испугался. Стояла затхлая духота. Фарамир закончил рассказ
— К Кирит-Унголу? Через Моргульскую долину? — повторил он. — Когда это было, когда? Когда ты с ними расстался? Сколько им ходу до этой гиблой долины?
— Расстался я с ними третьего дня утром, — отвечал Фарамир. — Идти им до Моргулдуина было пятнадцать лиг — это если прямиком на юг, а оттуда пять с лишком лиг на восток до проклятой башни. Раньше, чем сегодня, они дойти никак не могли, а может, и сейчас еще в пути. Я понял твои опасения: нет, не из-за них нахлынула темень. Она поползла вчера вечером и за ночь окутала всю Итилию. У Врага все давным-давно расчислено, и он начал наступление день вдень, час в час; наши путники тут ни при чем.
Гэндальф мерил пол шагами.
— Позавчера утром, почти три дня назад! А где вы распрощались, далеко отсюда?
— Птичьего полета лиг двадцать пять, — отозвался Фарамир. — Но я не мог вернуться скорее. Еще ввечеру мы стояли дозором на Каир-Андросе, это такой длинный речной островок, там у нас северная застава, а кони были на этом берегу, четыре коня. Когда надвинулась темь, я понял, что мешкать не след, взял с собою троих дружинников, а прочих послал укрепить отряд на осгилиатской переправе. Надеюсь, я верно распорядился? — Он посмотрел на отца.
— Верно ли? — воскликнул Денэтор, и глаза его засверкали. — Зачем ты меня об этом спрашиваешь? Люди были у тебя под началом. Разве ты привык советоваться со мной? Держишься ты почтительно, однако поступаешь всегда по-своему, не спрашивая моего совета. Вот и сейчас стелил мягко, но я-то видел, что ты глаз не сводишь с Митрандира — мол, не проговорился ли о чем невзначай? Давно уж он прибрал тебя к рукам. Сын мой, отец твой стар, но из ума еще не выжил. Я, как прежде, слышу и вижу все — и легко разгадываю твои недомолвки и умолчание. Мало что можно от меня утаить. Ах, был бы жив Боромир!
— Видно, ты недоволен мною, отец, — спокойно сказал Фарамир, — и мне жаль, что, не ведая, как бы ты рассудил, я должен был сам принять столь важное решение.
— А то бы решил иначе? — насмешливо спросил Денэтор. — Наверняка поступил бы так же, я тебя знаю. Ты взял за образец властителей древности и стараешься выглядеть, как они, — величественным и благородным, милостивым и великодушным. Что ж, так и подобает потомку высокого рода, доколе он правит с миром. Но в роковую годину за великодушие можно поплатиться жизнью.
— Да будет так, — сказал Фарамир.
— Так и будет! — вскричал Денэтор. — И не только своей жизнью, любезный мой Фарамир: погибнет и твой отец, и твой народ, за который ты в ответе — теперь, когда нет Боромира.
— Ты хотел бы, — спросил Фарамир, — чтобы он был на моем месте?
— Конечно, хотел бы, — сказал Денэтор. — Боромир был предан мне, а не заезжему чародею. Уж он бы не забыл об отце, не отшвырнул бы подарок судьбы! Он принес бы мне этот великий дар.