Хрупкое сердце
Шрифт:
— О чем ты задумалась?
— Однажды вы сказали, что того, кто затеет войну с англичанами, ждет поражение. Зачем же вы хотите воевать с ними? Конечно, я только ваша рабыня, и это не должно меня касаться. Но позвольте мне все-таки задать вам этот вопрос, ведь вы так добры ко мне, вы любите меня.
— Да, это правда, Долони. Я люблю тебя так, как не любил ни одну женщину и, думаю, никогда не полюблю.
Глубоко взволнованная, Долони долго не могла произнести ни слова. Наконец, утирая слезы, она спросила:
— Зачем же вы хотите воевать с англичанами, если знаете, что потерпите поражение?
Мир Касим тихо
— У меня нет другого выхода. Ты преданна мне, поэтому тебе я могу сказать все. Я знаю, что эта война лишит меня престола и, может быть, даже принесет мне гибель. И все-таки я согласен воевать. Англичане ведут себя у нас в стране как настоящие хозяева, я же только называюсь правителем. Для чего мне государство, в котором хозяйничают иностранцы? Да дело не только в этом. Англичане говорят: «Мы правители. И во имя нас ты должен угнетать народ». Но почему я должен это делать? А раз нет возможности охранять интересы народа, лучше уж совсем отказаться от власти. Зачем совершать грех и бесчестье? Я не Сирадж-уд-Даула и не Мир Джафар [68] .
68
Сирадж-уд-Даула, Мир Джафар— навабы Бенгалии, предшественники Мира Касима, проводившие проанглийскую, антинародную политику.
Долони была восхищена речами Мира Касима.
— Господин мой! — воскликнула она. — Ты, конечно, прав. Но об одном молю тебя: не ходи сам на войну.
— Разве в таком деле наваб Бенгалии может прислушиваться к словам женщины? И подобает ли ей давать подобные советы?
Долони огорчилась и смущенно произнесла:
— Простите меня. Я, конечно, ничего не понимаю в таких делах. Но тогда умоляю исполнить другую мою просьбу.
— Какую же?
— Возьмите и меня на войну!
— Зачем? Неужели ты собираешься воевать? Может, тогда мне уволить Гургана Хана и назначить тебя на его место?
Совершенно растерявшись, Долони не могла вымолвить ни слова. Тогда Мир Касим ласково спросил:
— Зачем же ты хочешь идти на войну?
— Чтобы быть с вами, — тихо проговорила Долони.
Мир Касим ответил решительным отказом, и тогда Долони с улыбкой попросила:
— Ваше величество, вы ведь умеете предсказывать грядущее. Скажите, где я буду находиться во время войны?
— Ну что ж, давай чернила, — улыбнулся Мир Касим.
По приказанию Долони служанка принесла золотой чернильный прибор.
Мир Касим учился астрологии у индусов. Написав цифры, он погрузился в вычисления. Через некоторое время Мир Касим отшвырнул бумагу и нахмурился.
— Что вы увидели? — спросила Долони.
— Ты очень удивилась бы тому, что я увидел. Лучше тебе не знать этого.
Мир Касим вышел из комнаты и, позвав своего секретаря, приказал ему:
— Пусть какой-нибудь чиновник индус в Муршидабаде вызовет сюда ученого брахмана Чондрошекхора, который учил меня астрологии. Этот человек живет в деревне Бедограм, недалеко от Муршидабада. Нужно, чтобы он предсказал, где будет находиться Долони-бегум во время предстоящей войны с англичанами и после нее.
Секретарь исполнил приказание. Тут же послали человека с приказом привезти Чондрошекхора.
Пруд
Пруд Бхима окружен тесным кольцом пальм. Золотистые лучи заходящего солнца упали на потемневшую воду, и в ней отразились черные тени деревьев. Нависшие над водой длинные ветви, густо переплетенные лианами, скрывали двух молодых женщин, сидевших у самой воды на крутом берегу пруда. С медными кувшинами в руках они играли с водой. Это были Шойболини и Шундори.
Как может вода играть с женщиной? Нам никогда не понять этого. Это может понять лишь человек, способный оценить все истинно прекрасное. Только он сможет рассказать, как от прикосновения кувшина вода приходит в движение, как она нежно колеблется под звон украшений на руках женщины, плавно покачивает венок водяных цветов на своей груди, словно баюкая маленькую водоплавающую птичку, покоящуюся на ее поверхности; она колеблется, окружая женщину со всех сторон, лаская ей руки, шею, плечи и грудь. И вот женщина снова водит кувшином по воде, отдает его во власть нежного потока, потом сама погружается в воду до подбородка, касается ее алыми губами. Вот она набирает в рот воды, брызгает ею на солнце, и падающие капли дарят ей сотню солнц. От каждого движения женщины вода словно танцует, сверкая брызгами, и сердце молодой женщины танцует вместе с водой. Как они похожи, эти два существа! Вода подвижна и изменчива, как подвижно и изменчиво сердце молодой женщины. Только на воде не остается следов. А остаются ли они в сердце женщины? Кто знает?
Лучи заходящего солнца постепенно гасли в пруду. Темнело, и только верхушки пальм все еще сияли, словно золотые знамена.
— Уже поздно, пора уходить, — сказала Шундори.
— Мы здесь одни, спой мне тихонечко песню, — попросила Шойболини.
— Нет, нет, пойдем домой! — начала сердиться Шундори.
Тогда Шойболини запела сама:
Я не пойду домой, подружка, Смотри: любимый мой идет! Я не пойду домой, подружка.— Ах, негодница! Твой любимый ждет тебя дома, а ты не хочешь туда идти!
— Скажи ему, что его возлюбленная утонула в холодных водах пруда Бхима.
— Не шути так. Идем, уже поздно, я не могу больше ждать. И, кроме того, сегодня мать Кхеми говорила, что сюда повадился какой-то англичанин.
— Но почему мы должны его бояться?
— Как ты можешь говорить такое?! Вылезай скорей из воды, а то я уйду одна.
— Ну, что же, уходи!
Шундори окончательно рассердилась на подругу. Она наполнила свой кувшин, поднялась на берег и, обернувшись к Шойболини, спросила еще раз:
— Послушай, ты и в самом деле хочешь остаться здесь одна?
Но Шойболини ничего не ответила. Она молча указала пальцем на противоположный берег. Шундори взглянула туда и — о ужас! — не сказав ни слова, побежала прочь. Брошенный ею медный кувшин со звоном покатился по земле, расплескивая воду, и снова оказался в пруду.
Под пальмой, на противоположной стороне пруда стоял англичанин. Однако Шойболини не испугалась его и не бросилась бежать. Продолжая стоять по грудь в воде, она прикрыла мокрым сари голову и стала похожа на распустившийся в пруду лотос. Этот золотой цветок в темной воде походил на молнию, которая вдруг замерла в темных тучах.