Хрустальная ловушка
Шрифт:
— Нет. Ее должны вылечить… У нас же есть врачи. Есть препараты…
— Даже если бы это произошло, даже если бы ее вылечили, — она ведь навсегда будет травмирована этим убийством.
— Но вы должны понять, она не ведала, что творила. А когда узнала об этом — сама ужаснулась. Вы знаете, что такое каждый день ожидать этого ее страшного беспамятства? Этого раздвоения личности. Последние несколько дней я прожил, как в аду. Зачем мы только сюда приехали? Не было бы этой цыганки в аэропорту — она как будто запрограммировала Ольгу.
— Марк,
«Кроме дурной наследственности» — так мог бы сказать Володя. Это были слова из его жизни с печатной машинкой и сочинением сказок. Звягинцев подумал о том, что начинает говорить с Марком его языком — языком, на котором не понимают дешевого пива и толстых животов.
…Ольга попросила оставить ее, она хотела справиться с происшедшим одна. Она не могла больше видеть людей. Она еще долго не сможет видеть людей.
За несколько часов Радик и Коля подготовили коттедж Красинских. С согласия Марка и по ее собственной просьбе она должна была пробыть там до приезда оперативной группы.
Марк настаивал на том, чтобы ему тоже разрешили вернуться в коттедж, но Ольга категорически воспротивилась этому.
Она должна нести свой крест одна.
Чувствуя себя подлецом, Звягинцев шепнул охранникам, чтобы они укрепили окна и сняли с них все ручки — от греха подальше, вдруг на Ольгу снова накатит безумие.
Сами же охранники должны были выполнять свои непосредственные обязанности в коттедже: одна из двух комнат отводилась им. Марк согласился временно пожить в импровизированном кабинете Звягинцева в административном крыле: там был диван и даже маленький санузел. Он забрал из коттеджа кое-что из вещей: неизвестно, как долго придется ждать развязки бурана.
Звягинцев действительно нашел комбинезон Ольги в одном из ее чемоданов. Вся ткань впереди была обезображена уже подсохшей кровью: ни Ольге, ни Марку даже в голову не пришло застирать ее. Ясно, что Ольга была деморализована, а Марк… Ольга права — скорее всего, Марк действительно собирался уничтожить улику.
Звягинцев не мешал им проститься, когда Ольга отправлялась в коттедж — в ссылку, в изгнание, в камеру предварительного заключения. Это было тяжелое прощание. Ольга больше не принадлежала Марку, а Марк больше не принадлежал ей.
Звягинцев и охранники тактично отошли в сторону, пока Ольга и Марк говорили друг другу прощальные слова. И молчали в последний раз. Он крепко сжимал ее холодные безучастные руки, но она даже не чувствовала этих пожатий.
— Я люблю тебя, кара… — шептал он затертые до дыр слова. — Я не оставлю тебя… Я найду лучших врачей. Ты поправишься, ты выздоровеешь, и все будет как прежде.
— Марк, ты же знаешь, что ничего не будет как прежде. Что ничего уже не будет.
— Я не верю.
— Марк! Если даже я сама поверила в то, что убила своего отца… Не нужно сопротивляться, Марк. Ты свободен. Я хочу, чтобы
Лицо его исказила гримаса, но он все же нашел в себе силы сказать:
— Да, конечно.
— Папа так любил ее.
— Я знаю.
— Ты заберешь ее отсюда?
— Конечно.
— Марк… Ты переложил снотворное? Ты ведь унес его из ванной.
— Почему ты об этом заговорила? — испуганно спросил он.
— Мне нужно снотворное.
— Зачем?
— Ну что ты как маленький… Я просто не смогу спать с тем, что знаю о себе. Ты прав. Мне нужно успокоительное. Чтобы хотя бы на время забыть и забыться.
— Я не скажу тебе…
— Пожалей меня, Марк.
— Что ты задумала, кара?
— Ты что, боишься, что выпью целый пузырек? Что я захочу покончить с собой?
Его лицо исказилось гримасой боли.
— Я не скажу тебе…
— Пожалуйста. Я обещаю тебе, что ничего не сделаю с собой. К этому я не готова. Во всяком, случае пока. Мне просто нужно заснуть. Пожалей меня.
— Хорошо, — он все-таки сжалился над ней: последний жест отчаянно влюбленного. — В сумке для лыжного снаряжения, во внутреннем кармашке, там, где обычно лежат очки.
— Спасибо, Марк. А теперь уходи.
— Нет.
— Уходи. Мы увидимся, обязательно. Я ведь пока еще твоя жена.
— Ты всегда будешь моей женой. — Марк обнял ее и сильно прижал к себе. Он делал это тысячи раз за два с половиной года их совместной жизни. И впервые она не ответила на его объятия.
— До свидания, кара!
— Прощай, Марк.
Отделившись от Марка, она подошла к охранникам и Звягинцеву, уже ожидавшим ее. Марк долго смотрел ей вслед, но она даже не обернулась.
Она сказала Марку, что не готова, только лишь в утешение.
Она готова.
После правды о том, что произошло, она не может больше жить.
Милый Марк, она теперь так и не узнает, понял ли он ее на самом деле или действительно решил, что снотворное ей нужно только для того, чтобы хотя бы на время забывать об убийстве отца. В соседней комнате двое охранников дуются в карты. Дуться в карты — это их единственный недостаток.
В остальном это симпатичные, недалекие и довольно деликатные парни. Они не докучают ей, не рассматривают ее, как дикого зверя, посаженного на цепь, они стучатся, прежде чем войти в комнату (справедливости ради нужно сказать, что делают они это не очень часто). Они спрашивают ее, хочет ли она поесть, ведь даже приговоренный к смерти имеет право на завтрак перед электрическим стулом, веревкой или пулей в затылок.
Приговоренный к смерти.
Она тоже приговорена.
Марк не соврал: он действительно спрятал снотворное в их лыжной сумке, во внутреннем кармашке для очков, там и сейчас лежат его горнолыжные очки — «Turbo C.A.M.», 134 доллара за штуку. Таблеток нитразепама гораздо меньше, чем долларов, отваленных за очки: тридцать пять штук.