Хрустальная сосна
Шрифт:
– На какой именно?
– Да как с большака свернуть к полевому стану, там справа сначала амбар недостроенный без крыши, потом болото - пожарный водоем, значит. А за ним аккурат хранилище.
– Так, может, взять бочку и съездить за соляркой?
– предложил Славка.
– Бочку, е-тво… Смеешься, - дядя Федя покачал головой.
– Знаешь, сколько ее надо? Вон, смотри откуда трубопровод идет, - он кивнул в сторону огромного резервуара, установленного на железной раме поодаль от агрегата.
– Тут бочкой за неделю не навозишь. Цистерну на тракторе надо звать.
– Да…- вздохнул Славка.
– Жаль.
– Ну, ребята…- покачал головой дядя Федя.
– Сколько лет работаю, никогда городских таких сознательных не видал… Ладно,
Он взял Степанову телегу и уехал, грохоча и подпрыгивая на ухабах. А мы остались без дел. И странная вещь: утром все мысли бились об одно -лечь да поспать. А сейчас упала тишина и мы остались без работы, но вдруг чего-то стало не хватать. И спать расхотелось. А делать было абсолютно нечего. Володя вынул из кармана колоду карт и мы сели рубиться в подкидного дурака, позвав четвертым Степана, который остался без кобылы и без дел. Сначала он отнекивался, утверждая, что городские его мигом обдуют и разденут - но тем не менее первым в дураках остался я. Потом Володя, потом опять я, потом Славка и снова Володя. И так мы сменялись по кругу, а Степан неизменно выходил из игры первым. И при этом хитро щурился косым своим глазом. Навряд ли он играл так уж хорошо. Скорее всего, просто очень ловко жульничал, но поймать его мы не смогли. Так продолжалась до тех пор, пока ему не пришла особо плохая карта и, играя без козырей, он сел в дураки. Это расстроило его неожиданно сильно - он заявил, что играть больше не хочет, так как голова болит, и куда-то ушел.
Нам тоже надоело играть и мы наконец легли спать. И проспали до конца смены: солярку привезли уже в шестом часу.
*-*
У костра Катя опять сидела рядом со Славкой, обмахивая его веткой. С другой стороны примостился Костя. Не знаю, что заставило его изменить Вике и Люде - но почему-то он переключил внимание именно на Катю.
Едва я запел что-то трогательное, он тут же положил ей руку на плечо.
Катя ее стряхнула. Мореход подождал несколько минут - и повторил попытку. Катя что-то сказала ему и опять высвободилась. Костя улыбнулся и облапил ее уже обеими руками. Костя-мореход - это, конечно, был не хлюпик вроде Аркашки. Обхвати он меня своими ручищами - на знаю, сумел ли бы я вырваться. А уж Катя и подавно. Славка ничего не замечал, подпевая мне: Кате удавалось все-таки обмахивать его веткой. А Костя сидел с такой блаженной физиономией, будто впервые в жизни обнимал женщину. Я смотрел на него и чувствовал, как внутри закипает злость. Точно у меня на глазах тискали не маленькую очкастую Катю - а мою единственную и любимую жену Инну…
Я закончил песню и пнул бревно, лежавшее с краю. В черное небо метнулись змейки искр.
– Дрова прогорают, - сказал я, отложив гитару.
– Надо новых принести.
– Я сейчас!
– с готовностью поднялся Славка.
– Сиди, - ответил я.
– Я еще молоком горло промочу…
Натыкаясь на кусты, что росли вдоль дорожки и днем были совершенно незаметны, а ночью так и норовили выдрать клок из одежды, я прошел к кухне, где валялась загодя нарубленная куча дров.
– Эй, мореход!
– крикнул я.
– Иди-ка сюда, мне лесину не поднять.
– Чего?
– нехотя откликнулся он от костра.
– Лесину, говорю, перевернуть помоги, мать твою! Ты же здоровый, как бугай, а у меня сил не хватает.
Я слышал, что Костя поднялся, зашуршал по траве, чертыхнулся, напоровшись, как и я, на колючие кусты. Я напрягся, ожидая его из темноты.
– Ну и где же твоя лесина?
– зевнул он, подходя ко мне.
– Откуда ты ее нашел? Я вроде с утра все дрова распилил и переколол…
– Нет лесины, крысы ее съели, - тихо ответил я.
– Разговор у меня к тебе. Мужской.
– Мужской?… Это уже интересно, - добродушно ответил Костя.
– Вот что. Слушай, Константин, я хочу тебе сказать… - я нащупал и крепко сжал его локоть.
– Не лапай Катерину, а?
– Катерину?!
–
– А что, это тебя так волнует?
– Волнует.
– А ты случайно не влюбился, а? В твои-то годы?!
– он добродушно засмеялся и по своей обычной манере положил мне руку на плечо.
– Не влюбился. Но прошу тебя, - я посмотрел в его слабо отблескивающие глаза.
– Не трогай ее. Прошу. Как мужчину.
– А она что, твоя?
– Не моя. Но и не твоя. И нечего тебе ее лапать. Не на ком тренироваться, что ли? Полно же девиц. Хоть Люда, хоть Вика. Или вон возьми да Тамару отбей у Геныча для спортивного интереса, тебе это раз плюнуть… Но Катю не трогай… Ясно? Костя промолчал; он, кажется, так и не осознал серьезность ночного разговора.
– Ладно, - сказал я, сбрасывая с плеча его руку.
– Бери дрова и пошли обратно.
Костя так ничего и не ответил. Мы молча вернулись к костру и уселись каждый на свое место. Никто ничего не понял. Я снова поднял гитару и запел. Мореход глазом не повел, словно не было никакого разговора - однако Катю он больше не трогал.
*11*
На следующий день работать втроем было уже не так тяжело. Вероятно, мы приноровились и стали более экономно тратить силы. Хотя и сама работа оказалась более легкой: с утра привезли длинную тонкую траву, и мы гнали ее через измельчитель.
И опять, кидая охапки в скрежещущую пасть, я благоговейно ужасался его неистовой мощи. Стебли травы, камыш, толстые - чуть не в руку!
– стволы репейника мгновенно превращались с сырой прах, вылетающий из страшной машины. Мы со Славкой работали, как заведенные; посередине бункера быстро выросла зеленая гора. Подошел дядя Федя - он почему-то работал два дня подряд, видно Николай взял выходной - одобрительно выматерился и потянул длинную проволоку, разворачивая хобот, чтоб травяная каша летела прямо на движущуюся ленту транспортера. Он не сразу поймал нужное место, и тугая зеленая струя ударила поверх борта, долетев до автобуса и рассыпавшись на скамейке.
– Шайтан-машина, - одобрительно протянул Славка.
Норму мы перекрыли на семь мешков.
– Как наша вечерняя дорога?
– спросил я Катю за ужином.
– Идем?
– Обязательно. Сегодня же последний день вашей утренней смены.
– Ну и что?
– я махнул рукой.
– Через три дня опять пойдем в утро. Мы прожили здесь всего девять дней, осталось целых три недели. И впереди еще много утренних смен. И много вечерних дорог. А, Славка?
– Точно, - кивнул он, прихлебывая чай с душицей.
И вечером мы опять пошли на ферму.
Говорят, ни в природе ни в жизни ничего не повторяется. Но сегодня в точности повторилось все, как было вчера. Вечерняя дорога, розовое сияние за спиной, тающие вдали горы. Уютный гул доильного дизеля, теплая тяжесть фляг, падающие в серую пыль капли. И Катя была рядом со мной. Точнее, я был рядом с нею. С кем была она - на этот вопрос я уже затруднялся ответить; рожденные Викиными словами и укрепленные собственными наблюдениями, во мне росли подозрения. И хотя я пытался убедить себя, что Катя уделяет внимание в равной мере Славке и мне, но было ясно, что вектор ее притяжения -выражаясь с инженерной точки зрения - направлен на Славку. Я отмечал это время от времени и тут же говорил себе, что мне все равно, ведь я не собираюсь ничего начинать с Катей, у нас не роман и у меня даже не влечение, а простая человеческая привязанность… И… И вообще все ерунда в сравнении с тихим величием вечерней дороги, которая несла нас откуда-то куда-то. Как вчера, как в прошлый раз, в поза позапрошлый. И как будет завтра, и послезавтра, и послепослезавтра… То есть не послепослезавтра, а через четыре дня, когда мы со Славкой снова будем свободны вечером Но от мысли об этой не зависящей от меня бесконечной повторимости мне вдруг стало грустно на душе.