Хрустальная сосна

Улин Виктор Викторович

Никто не ответил.

–  Слушайте, парни, - негромко сказала Вика.
– Я бы на вашем месте устроила ему темную. Как в детском саду.

–  Поздно, Маша пить боржом, когда почка отвалилась, - неожиданно ответил Славка, нахватавшийся, видимо, острот у Саши-К. Володя мрачно сплюнул за борт.

*-*

**Работать втроем оказалось совсем иным делом, чем вчетвером. Даже если четвертый такой никудышный тип, как Аркашка. Хотя теоретически на АВМ можно управиться даже вдвоем, если один будет все время стоять у горловин, а второй - непрерывно загружать бункер. Но именно теоретически; мы поняли это в первый же час работы. Принимать

мешки, конечно, оказалось без разницы: одному их трех или из четырех. Но зато двое справлялись на бункере медленнее, а уставали быстрее. И в итоге получилось, что передышек практически не осталось. Мы крутились и прыгали, как грешники на сковороде, но не могли войти в нужный ритм, и работа казалась авралом. К обеду в мыслях осталось единственное желание: лечь. Лечь куда-нибудь в уголок, завернуться с головой от шума - и спать, спать, спать… Славка умаялся не меньше моего. Только молчаливый бригадир держался, не подавая виду. Дежурить в обед выпало именно ему, и мы со Славкой побежали побыстрее заглотить миску хлебова и вернуться на смену.

Как всегда, поплескались у бочки с водой, слегка смыв усталость. На скамейке перед закрытой еще столовой сидели понурые Катя, Люда и Вика. Они были такие усталые, маленькие и несчастные, обожженные солнцем и жестоко искусанные слепнями, что мы через силу приободрились перед ними.

А после обеда работа пошла легче. То ли трава оказалась тяжелее и агрегат заработал медленнее, то ли солнце умерило свою ярость, или просто мы наконец привыкли. И даже забыли, что нас всего трое. Подсчитав мешки, поняли, что до обеда вместо обычных девяноста насушили меньше шестидесяти.

–  Да, мужики, сегодня нормы нам не дать, - покачал головой Славка.

–  Опозоримся перед вечерниками, - добавил я.

–  Не будет этого, - отрубил Володя.
– Чтобы мы из-за этой гниды бородатой норму не выполнили? Как будто он и в самом деле нам работать помогал? Не бу-дет. И норму мы дадим. Мы вгрызлись в работу, и наверняка справились бы, не помешай нам внешние обстоятельства.

Я стоял у раздатчика, когда услышал, что шум агрегата изменился. Чего-то стало не хватать в разнородной, но по-своему стройной музыке его грохота, визга и скрежета. Я обернулся - огромная туша барабана неподвижно стояла на своих роликах. Черт побери, - подумал я.
– Опять авария; каждый день на этом агрегате что-нибудь случается… Бросив мешок, я побежал искать дядю Федю.

Он уже возился у щита управления.

–  Что там?
– крикнул я.

–  Это я привод выключил!
– прокричал в ответ дядя Федя.

–  А зачем?!

–  Солярка кончилась, на хрен. Давно уже, и барабан остыл. Сейчас самые остатки пройдут - и все вообще вырубаем. Он повернул еще одну рукоятку, и стало еще тише: умокла дробилка.

Подошли ребята.

–  Слушай, а где эта хренова солярка?
– спросил Володя.

–  Да в хранилище, где ей быть?

–  А хранилище?

–  На дороге.

–  На какой именно?

–  Да как с большака свернуть к полевому стану, там справа сначала амбар недостроенный без крыши, потом болото - пожарный водоем, значит. А за ним аккурат хранилище.

–  Так, может, взять бочку и съездить за соляркой?
– предложил Славка.

–  Бочку, е-тво… Смеешься, - дядя Федя покачал головой.
– Знаешь, сколько ее надо? Вон, смотри откуда трубопровод идет, - он кивнул в сторону огромного резервуара, установленного на железной раме поодаль от агрегата.
– Тут бочкой за неделю не навозишь. Цистерну на тракторе надо звать.

–  Да…- вздохнул Славка.
– Жаль.

–  Ну, ребята…- покачал головой дядя Федя.
– Сколько лет работаю, никогда городских таких сознательных не видал… Ладно, ложитесь спать, а я насчет солярки поеду.

Он взял Степанову телегу и уехал, грохоча и подпрыгивая на ухабах. А мы остались без дел. И

странная вещь: утром все мысли бились об одно -лечь да поспать. А сейчас упала тишина и мы остались без работы, но вдруг чего-то стало не хватать. И спать расхотелось. А делать было абсолютно нечего. Володя вынул из кармана колоду карт и мы сели рубиться в подкидного дурака, позвав четвертым Степана, который остался без кобылы и без дел. Сначала он отнекивался, утверждая, что городские его мигом обдуют и разденут - но тем не менее первым в дураках остался я. Потом Володя, потом опять я, потом Славка и снова Володя. И так мы сменялись по кругу, а Степан неизменно выходил из игры первым. И при этом хитро щурился косым своим глазом. Навряд ли он играл так уж хорошо. Скорее всего, просто очень ловко жульничал, но поймать его мы не смогли. Так продолжалась до тех пор, пока ему не пришла особо плохая карта и, играя без козырей, он сел в дураки. Это расстроило его неожиданно сильно - он заявил, что играть больше не хочет, так как голова болит, и куда-то ушел.

Нам тоже надоело играть и мы наконец легли спать. И проспали до конца смены: солярку привезли уже в шестом часу.

*-*

У костра Катя опять сидела рядом со Славкой, обмахивая его веткой. С другой стороны примостился Костя. Не знаю, что заставило его изменить Вике и Люде - но почему-то он переключил внимание именно на Катю.

Едва я запел что-то трогательное, он тут же положил ей руку на плечо.

Катя ее стряхнула. Мореход подождал несколько минут - и повторил попытку. Катя что-то сказала ему и опять высвободилась. Костя улыбнулся и облапил ее уже обеими руками. Костя-мореход - это, конечно, был не хлюпик вроде Аркашки. Обхвати он меня своими ручищами - на знаю, сумел ли бы я вырваться. А уж Катя и подавно. Славка ничего не замечал, подпевая мне: Кате удавалось все-таки обмахивать его веткой. А Костя сидел с такой блаженной физиономией, будто впервые в жизни обнимал женщину. Я смотрел на него и чувствовал, как внутри закипает злость. Точно у меня на глазах тискали не маленькую очкастую Катю - а мою единственную и любимую жену Инну…

Я закончил песню и пнул бревно, лежавшее с краю. В черное небо метнулись змейки искр.

–  Дрова прогорают, - сказал я, отложив гитару.
– Надо новых принести.

–  Я сейчас!
– с готовностью поднялся Славка.

–  Сиди, - ответил я.
– Я еще молоком горло промочу…

Натыкаясь на кусты, что росли вдоль дорожки и днем были совершенно незаметны, а ночью так и норовили выдрать клок из одежды, я прошел к кухне, где валялась загодя нарубленная куча дров.

–  Эй, мореход!
– крикнул я.
– Иди-ка сюда, мне лесину не поднять.

–  Чего?
– нехотя откликнулся он от костра.

–  Лесину, говорю, перевернуть помоги, мать твою! Ты же здоровый, как бугай, а у меня сил не хватает.

Я слышал, что Костя поднялся, зашуршал по траве, чертыхнулся, напоровшись, как и я, на колючие кусты. Я напрягся, ожидая его из темноты.

–  Ну и где же твоя лесина?
– зевнул он, подходя ко мне.
– Откуда ты ее нашел? Я вроде с утра все дрова распилил и переколол…

–  Нет лесины, крысы ее съели, - тихо ответил я.
– Разговор у меня к тебе. Мужской.

–  Мужской?… Это уже интересно, - добродушно ответил Костя.

–  Вот что. Слушай, Константин, я хочу тебе сказать… - я нащупал и крепко сжал его локоть.
– Не лапай Катерину, а?

–  Катерину?!
– искренне поразился он.
– А что, это тебя так волнует?

–  Волнует.

–  А ты случайно не влюбился, а? В твои-то годы?!
– он добродушно засмеялся и по своей обычной манере положил мне руку на плечо.

–  Не влюбился. Но прошу тебя, - я посмотрел в его слабо отблескивающие глаза.
– Не трогай ее. Прошу. Как мужчину.