Хрустальная удача
Шрифт:
Лукреция топнула ногой. Как ей надоели эти упрямые ослы, искренне считающие себя христианами.
За препирательствами она упустила главное.
Почва под ногами людей вздрогнула, и, повернувшись, Лукреция увидела, как огромные валуны опускаются на землю, превращаясь в некое подобие подъемного моста. Теперь вместо стены в пирамиде зиял черный провал.
Индианка шагнула вперед. За ней двинулся отец Франциск. Никто ничего не успел сообразить, как мост снова поднялся, отрезав вошедших в пирамиду от всех остальных.
Отец Хосе, не выпуская Лукрецию, повернулся и указал на лестницу,
Подчиняясь приказу, люди стали подниматься наверх, рискуя сломать себе шею на заросших сорной травой, лианами и кустарником ступенях.
— Тупые фанатики! — выругалась Лукреция, споткнувшись на первой же ступеньке и едва не вывихнув ногу.
Испанец и индианка прошли тесным коридором и оказались перед глухой стеной. На-Чан-Чель подняла руку и дотронулась до морды крылатого змея, высеченного прямо в стене. В глухой тишине звякнули золотые браслеты. Отец Франциск вздрогнул.
Она произнесла несколько слов на языке майя, стена с рокотом вдруг поползла в сторону и перед ними открылся другой проход, прямой и темный. Из него пахнуло затхлостью, горелой каучуковой смолой и пряными травами. Пройдя несколько ярдов, женщина и ее спутник очутились перед массивной золоченой дверью.
Индианка толкнула ее, и она с трудом подчинилась, издав скрип, эхо от которого долго блуждало по бесконечным коридорам.
На-Чан-Чель обернулась к отцу Франциску.
— Прежде чем подняться, мы должны спуститься — таков Закон. Надо зажечь светильники. Но горе нам, если хоть одна искра от них попадет в кровь земли. Никто не уйдет живым. — Она обернулась и указала монаху на лежащие в глубокой нише глиняные плошки, покрытые разноцветной эмалью. Они наполнили светильники принесенным с собой маслом и зажгли.
В глубоком молчании они ступили в проход, выдолбленный много веков назад в скале. После удушающей жары снаружи пирамиды холод, царящий здесь, заставил отца Франциска покрыться гусиной кожей. Стуча зубами от резкой перемены температуры и от нервного возбуждения, охватившего его, он пытался совладать с собой. Но этот странный, неземной холод сковывал его члены, и даже пальцы, инстинктивно сжимающие эфес шпаги, закоченели. Стояла глубокая тишина, и лишь редкие звуки откуда-то издали доносились до их слуха, делая тишину еще более звонкой. Индианка ступала бесшумно, как тень скользя по каменному полу. Профос только слышал, как тихо шелестит шелк ее платья, да позвякивают многочисленные браслеты на руках и ногах. Вдруг, к великому своему ужасу, профос почувствовал как его пронизывают невидимые магнетические токи, отчего он ощутил покалывание в теле, а волосы его поднялись дыбом. Он оглядел свои руки и увидел, что его окружает легкое голубоватое свечение.
Индианка оглянулась:
— Не медлите, дон Фернандо, нам надо успеть добраться до места до захода солнца.
Они спускались все ниже по подземелью, слабый свет масляных светильников едва рассеивал непроницаемый мрак, который вновь смыкался за ними.
Вдруг в их мерцающем свете из темноты выступила гигантская золотая статуя, изображавшая отвратительного идола. Она была так велика, что скудное мерцание ламп не могло осветить ее целиком. Индианка остановилась
— Почему мы не идем дальше? — взволнованно спросил испанец, жадно лаская глазами жирно посверкивающее драгоценное тело идола. Увидев его ноги, испанец оторопел — вместо одной ступни у божка красовалась обглоданная кость.
— Дальше нам не пройти, — индианка так резко повернулась к монаху, что ее черные волосы хлестнули его по лицу.
— Как?! — вскричал профос. — Что это значит?
— Это значит, что Тецкатлипока открывает дверь только тем, у кого есть его вещь. Ведь имя «Тецкатлипока» означает «Дымящееся Зеркало»
— Что это значит? Ты ничего не говорила об этом! Ты обманула меня!
— Нет. И если вы отдадите ему то, что ему принадлежит, он откроет нам путь!
— Что за чепуху ты мелешь?!
В глазах женщины вспыхнули огоньки, и на мгновение отцу Франциску стало не по себе.
— Так что ему надо? — спросил он примирительно.
— Отдайте ваше черное зеркало.
— Нет, ни за что! — вскричал отец Франциск, хватаясь за карман.
— Что ж, воля ваша. Тогда мы можем возвращаться. И пеняйте на себя.
Отец Франциск порылся в карманах. Зеркало против обыкновения показалось теплым наощупь. Вынув, профос хотел было заглянуть в него напоследок, но индианка молниеносным движением выхватила зеркало из рук мужчины и вставила в отверстие на поясе идола.
Морионовая гладь затуманилась, и отцу Франциску даже почудилось, что идол улыбается. Индианка рассмеялась и топнула ногой. Подчиняясь неведомой силе, Тецкатлипока обернулся вокруг себя, и перед изумленным монахом оказалась замаскированная дверь.
Она открывалась в бесконечный покатый проход, узкий и извилистый; здесь слабый свет ламп только подчеркивал темноту. Они осторожно спускались вниз по своеобразной, казавшейся бесконечной скользкой лестнице. Над ними нависали глыбы горных пород. Казалось, тоннель был делом рук неких великанов. Повсюду на стенах виднелись фигуры странной геометрической формы и рисунки, сюжеты которых были непонятны испанцу.
— Смотри и запоминай, ибо ни один бледнолицый не видел этого и никогда больше не увидит! — воскликнула индианка, поднимая над головой светильник. Наконец они добрались до самого низа тоннеля, постепенно расширяющегося к выходу, который вдруг навис над нами своими скалами, почти касаясь их голов. Через какие-то сто метров они оказались у кромки воды, какой отец Франциск еще не видывал. Вода казалась тяжелой и отливала непроницаемой чернотой — складывалось впечатление, что смотришь не в озеро, а на поверхность каменного зеркала. Никакой ряби, ни единого звука в мертвой тишине. Блики от ламп тускло отражались от скал.
— Мы пройдем через озеро, и берегись, не урони лампу! — сказала она монаху. И они пошли. Одному дьяволу известно, как находила она скользкую тропу под самой поверхностью мертвой черной воды. Атмосфера делалась все удушливее, все тяжелее.
Они шли вперед, спотыкаясь и скользя. Воздух давил и угнетал, как будто вся тяжесть скалы ложилась им на плечи. У отца Франциска невольно возникло такое чувство, что он на пути в преисподнюю. Наконец они ступили на твердую землю и внезапно очутились в огромной пещере.