Хрустальный поцелуй
Шрифт:
Я ждала этих ночей, желая поскорее оказаться в его теплых руках. Может быть, это казалось ему странным. Я старалась об этом не думать. Может быть, он обо всем догадался и просто щадил меня, не желая ранить отказом. И эти мысли я гнала прочь. Я не знала, как объяснить происходящее и то, что он потакал моим капризам, но я не хотела ничего менять. Ханс был мне дорог, и я старалась быть рядом с ним всегда, когда это представлялось возможным. К тому же, он не возражал. И мне этого было достаточно.
В этом году на Рождество нас тоже отпустили по домам. Ханс еще за неделю
Я ждала его, стоя у окна — совсем как в прошлом году — и наблюдая за отъезжающими машинами. В голову лезли мысли о том, как много всего изменилось за прошедшее время. Как изменилась я сама, и как изменилось все вокруг меня. Я смогла признаться — хотя бы самой себе, — что влюблена в Ханса, что он многое для меня значит. Это признание не далось мне нелегко, но оно повлияло на мою жизнь. Теперь все воспринималось иначе: все его слова, все его прикосновения — все то, что он делал, теперь рассматривалось мною через совсем другую призму. Через призму влюбленности и привязанности.
Он подошел неслышно, как тогда, и на меня накатило сильное ощущение дежа вю. Будто бы все это уже было, уже случалось в моей странной жизни. Но вместе с тем — все ощущалось иначе, по-новому.
— Ты готова? — спросил он. Я кивнула. Конечно, я была готова уже утром, потому что знала о том, что он меня заберет. — Поехали, машина уже ждет.
Я надела куртку, и мы спустились вниз. Он открыл мне дверцу машины — все еще ухаживал за мной, как истинный джентльмен, — и захлопнул ее за мной, как только я устроилась на сиденье. Сам он сел вперед, и машина тут же тронулась с места.
Я ехала в предвкушении этих нескольких дней с ним. Хотела снова почувствовать эту сказку, которую помнила с прошлого Рождества. Мне не нужны были его подарки, не нужно было этого — только он и его тепло, ощущение крепкого плеча рядом и та безопасность, которую я чувствовала рядом с ним. Я знала, что мне нельзя его любить. Он старше, он опытнее, он совсем другой, не то, что я. Но я любила и ничего не могла поделать с этим чувством, с каждым днем растущим и крепнущим внутри все больше и больше. Оно согревало меня изнутри и дарило уверенность в завтрашнем дне. Вело меня через все препятствия, встречающиеся на пути — да, они были несерьезными, только тренировки и бесконечная усталость от них, но все равно казались значительными. Особенно для шестнадцати лет, когда все казалось большим, чем было на самом деле.
— Ты такая задумчивая, — вдруг произнес Ханс, вырывая меня из размышлений. Я смущенно улыбнулась и заправила выбившуюся из косы прядь волос за ухо. — Что-нибудь случилось?
— Все в порядке, — заверила я. — Просто вспоминаю прошлое Рождество.
У меня не было причин ему врать, как нечего было скрывать от него. Лишь об одном я молчала, но это оставалось между нами и пряталось в жестах и за словами. Об этом необязательно было говорить вслух.
— Надеюсь, вспоминаешь с радостью.
— А как иначе?
Он рассмеялся, а я ведь даже не шутила.
Перед тем, как подниматься в квартиру, я ехидно спросила:
— На этот раз я тоже найду какой-то сверток до самого праздника?
— А хочешь? — с улыбкой поинтересовался он. Я рассмеялась.
— Ты ведь знаешь, что нет.
— Знаю. Поэтому — не найдешь.
— А на сам праздник?
— А это сюрприз, — уклончиво ответил Ханс, и все остальные мои вопросы остались без внимания. Он шутил, шутила и я. И эти мгновения нельзя было передать словами.
Вечером первого дня мы так же, как в прошлый раз, нарядили елку. В этом году я заметила несколько новых игрушек и вывесила их вперед, на видные места. Мы занимались украшением дома под тихую музыку граммофона, сталкивались руками и шутливо воевали за место игрушки. Атмосфера была теплой как никогда раньше. По спине ползли мурашки от его близости, но было так хорошо, так правильно находиться там, смеяться над его шутками, слушать тихое шуршание пластинки. Мне хотелось улыбаться всему — этому миру, этому солнцу, выглянувшему из-за снеговых туч на несколько коротких мгновений, этому серому небу. И ему. Прежде всего — ему.
В тот вечер мы легли рано, даже Ханс не стал засиживаться допоздна. Выключив свет, он лег рядом со мной и приобнял, как делал обычно, и внутри разлилось привычное умиротворение. Я смотрела на дорожки лунного света на полу и никак не могла заснуть. Я просто хотела запомнить ощущение его тепла рядом — настолько рядом, — потому что обычно он ложился позже и вставал раньше, и утром я помнила только призрачное ощущение кого-то около себя. А сейчас у меня была возможность запомнить его в красках, прочувствовать каждой клеточкой тела и пропустить через себя. Лежала и впитывала его тепло, стараясь себя не выдать, но он все равно, видимо, догадался.
— Не спишь? — поинтересовался Ханс хриплым от долгого молчания голосом, а я молилась, чтобы он не почувствовал пробившую меня дрожь.
— Не сплю, — согласилась я.
— Вот и я не сплю, — вздохнул он и замолчал. Я попыталась выползти из его объятий — все-таки вот так, зная, что он не спит, лежать было очень неловко. Он усмехнулся. — Да лежи ты, лежи. Дома прохладно. Грейся.
Я блаженно расслабилась, мысленно поблагодарив его за это разрешение, и вскоре уже уснула, не зная, спит ли он или просто великодушно позволяет мне нежиться в его объятиях.
Утром я проснулась одна. Это меня совершенно не удивило.
Ханс обнаружился на кухне. Он читал газету, попивая кофе, и я залюбовалась им, замерев в дверном проеме. Он был красив, хотя морщинки с каждым разом становились все глубже, но это только притягивало взгляд. Они его совершенно не портили, наоборот, шли ему как самая правильная деталь образа. И я не могла его представить другим.
— Доброе утро, — произнесла я, обнаруживая себя. Он поднял взгляд и улыбнулся, отложив газету.