Хрустальный шар
Шрифт:
– Я рад, что могу вам помочь. Моя фамилия Шарден.
– Шарден?! – воскликнул Веланд. – Не может быть!
– Шарден!
От волнения он даже встал.
– Профессор Шарден! Что за необыкновенный случай! И пусть говорят тогда, что в цивилизованном мире нет места необыкновенным происшествиям!
– Вы меня знаете? – спросил хозяин.
Он смотрел на Веланда спокойно, как та старая женщина на пожарище. На одно мгновение Веланд как бы завис в пустоте, не находя нужных слов, пустил в ход руки, пытаясь ими выразить величайшие радость и удивление.
– Как
– Передо мной действительно коллега? – спросил профессор, медленно поднимаясь с кресла.
– Ну да! Да! – воскликнул Веланд. – Господин профессор… Я говорю бессвязно, ибо сюрприз… Вы понимаете… Так вот я учился в Университете Джона Хопкинса… Там я познакомился с вашими величайшими работами… Потом я был в Гарварде…
На минуту он стал серьезным.
– Я там работал… Правда, сейчас уже не работаю.
– Ах так? – произнес профессор.
– Мне неприятно об этом говорить, потому что это личное, как бы семейное дело, – он словно пытался шутить, – но я не подписал декларацию лояльности. Я не коммунист, но это дело принципа. Это противоречит духу Конституции. Впрочем, – добавил он – это не важно.
Он встал, как бы вспоминая что-то, потом неожиданно сел, придвинул стул к креслу Шардена и начал:
– Извините, что об этом вспомнил. Надеюсь, что все-таки что-нибудь найдется для меня. А пока… я в черном списке… Но что же это я все говорю о себе! – воскликнул он со смущением. – Я приехал во Францию, чтобы, пользуясь разницей валютного курса, пожить какое-то время, и… такой прекрасный случай!
Непроизвольно он задел колено профессора.
Веланд поднял голову. Взгляд его упал на стену. Среди узких длинных, плотно запечатанных трубок светилась широкая банка. В глубине ее, оживленные блеском, качались бледные пятнышки.
– Боже мой, таким образом встретить профессора Шардена… – как бы очнувшись от задумчивости, бросил Веланд. – Прекрасная у вас здесь коллекция…
Он подошел к стене. В банке, прикрепленной скобами к стеклянной пластине, виднелись образцы гигантских термитов. Там был термит-рабочий, не больше личинки майского жука, и несколько термитов-солдат – этих огромных, как бы искалеченных созданий. Третью часть их туловища занимал гигантский рогатый шлем, темное забрало, заканчивавшееся острыми раскрытыми клешнями. Нежные ножки и тело были придавлены массой разросшегося панциря.
– Вы так считаете? – Шарден встал и подошел к Веланду. – Вы знаете мою работу о термитах?
– Да. Знаете, уже точно не помню, это было, наверное, лет шесть назад, не так ли?
– Да. Тогда я вернулся из Африки…
Сказав это, он резко повернулся и подошел к двери. Затем раскрыл ее настежь и посмотрел в темный коридор. Дверь оставил открытой. Он взял со стола что-то розовое, резиновое – это был медицинский стетоскоп. Приложил его к стене, потом обошел по кругу всю комнату, прикладывая черную воронку ко всем предметам. Дольше всего он задержался у окна. Веланд наблюдал за всем этим с глуповатым выражением лица. Наконец Шарден бросил резиновые трубки на пол. Закрыл глаза.
– Простите, – сказал он, – нужно принять меры предосторожности…
Веланд,
Шарден встал посередине комнаты и смотрел на неподвижных насекомых, сияющих неестественной белизной в глубине банок.
– Вы слышали, что обо мне говорят в окрестностях?
Веланд вздрогнул. Неужели профессор прочитал его мысли?
Глупости.
– Нет… – ответил он медленно.
Шарден приблизился к нему.
– Направляясь во Францию… вы хотели со мной увидеться?
– Нет. Я вообще об этом не думал, но даже и высказать не могу, как рад этому случаю…
Он замолчал, посмотрел в глаза Шардену и тихо, но отчетливо произнес:
– Ваше открытое письмо против бактериологической войны произвело на меня большое впечатление. Такие заявления сейчас очень нужны. Простите, однако, мою откровенность, но то, что вы написали о наших ученых, считаю оскорбительным. Не следует обобщать. У нас есть еще порядочные люди…
Он умолк. «Не пора ли уже упомянуть о конференции энтомологов в Лос-Анджелесе? Нет, еще рановато». С серьезным видом он ждал, не спуская глаз с профессора.
Шарден снял со стены большую банку, перенес ее на стол и поставил под лампой так, что прозрачная жидкость сконцентрировала в себе свет в виде белого конуса.
– Что это? – спросил он, усаживаясь.
Веланд, удивленный, заморгал. Что это могло означать? Может, это шутка или экзамен? Шарден сидел спокойно, ожидая ответа, поэтому доктор все-таки посмотрел на банку. Кашлянул.
– Я не мирмеколог, – сказал он, – но это, кажется, Termes bellicosus [173] ?
– Termes bellicosus? – повторил профессор с едва уловимой ноткой насмешки в голосе. – Вы неплохой классификатор. Да, любой мирмеколог сказал бы то же самое. Но…
Он не закончил. Подперев ладонями лицо, какое-то время молчал. Только огонь метался в стеклах, отражаясь в них многократно.
– Знаете ли вы, что я делал в Африке?
– Нет…
Снова наступило молчание. Тени прорезали глубокие борозды на щеках Шардена.
173
Термит, белый муравей (лат.).
– Я шесть раз был в Бельгийском Конго. Вы знаете те края?
– Нет.
– А знаете, в этой работе о термитах я не все написал…
Веланд с ожиданием глядел на профессора. Тот смотрел в сторону банки, где в колышущейся жидкости тихо качалась огромная голова мертвого насекомого.
– Гм, может, рассказать вам?..
Профессор сложил руки на груди.
– На корабле до порта Бом… – начал он, опустился в кресло и прикрыл глаза. – На речном пароходе до Бангала… Там начинаются джунгли. Потом шесть недель на лошадях, больше нельзя. Даже мулы гибнут. Сонная болезнь…