Художник
Шрифт:
– Почему? – хором спросили следователь и оперативник.
– Потому что у кошки девять жизней. А во-вторых, минимумы слабо выражены; ну, оно и неудивительно. Нет у меня ненависти к этому животному.
Следователь, забыв о том, что с сумасшедшими не спорят, возразил:
– Павел Степанович, ну при чем здесь ненависть?! Вы же говорили, что связь между объектом и изображением имеет материальную природу!
– А ненависть тоже бывает материальной, даже очень. Но дело не в этом, Олег Иванович. В рисунке всегда отражается отношение художника к предмету. Вот, посмотрите.
Павел
– Что вы скажете об этом?
Следователь посмотрел, отложил один из рисунков в сторону:
– Этого человека я не знаю. Судя по всему, дружеский шарж. А это кто? – он взял второй рисунок. – Кучумов?! Но это уже не шарж! Это даже хуже карикатуры!
– Шарж на нашего редактора. Видите, от того, как я нарисую, будет зависеть в том числе и форма силуэта. И черты лица, вот эти линии, – Павел ткнул пальцем в портрет Кучумова, – они тоже влияют на распределение токов.
– А почему рисунок на обычной бумаге, а не на фольгированной? – спросил Фролов.
– Я сначала рисовал сразу на чайной, но слишком много бумаги уходило на наброски. Тогда я стал рисовать на обычной, а на фольгированную копирую на ксероксе в редакции. Вот, смотрите, – Павел достал из папки портрет Гормило и копию с него, сделанную на чайной бумаге. – Кстати, на нем должно лучше получиться.
Павел быстро вырезал силуэт Гормило, положил его в электролит, немного подождал и расправил на жести, убрав рисунок кота. Пару минут он поводил по силуэту щупом, потом остановился, аккуратно обвел конец щупа фломастером и сказал:
– Ну, что я говорил! Смотрите, – он прикоснулся щупом к фольге внутри отмеченного фломастером кружка, и стрелка тестера сильно ушла вправо, – здесь минимум. А теперь я немного смещаю, – он сдвинул щуп за пределы кружка, и стрелка резко пошла влево, – сразу вырастает в три-четыре раза. Ну, и все, теперь последнее.
Павел взял с подоконника кусок фанеры, весь истыканный чем-то, положил на него силуэт с черным кружком. Из шкафа вынул гвоздик и молоток, гвоздик приставил к фольге внутри кружка, замахнулся молотком…
В последний момент Фролов понял, что сейчас произойдет непоправимое.
– Стойте! – крикнул он и рванулся, чтобы перехватить руку Павла, но не успел. Молоток ударил по шляпке гвоздя, гвоздь пробил бумагу с фольгой и вошел в фанеру.
– Вот и все, – сказал Павел. – Через час, плюс-минус сколько-то минут, Гормило покойник.
Оттолкнув Павла, Фролов выскочил в коридор, где на тумбочке стоял телефон, схватил трубку и набрал номер СИЗО. Ответил дежурный.
– Прокуратура, следователь Фролов. Где прапорщик Гормило? – спросил следователь.
– Здесь был, – ответил дежурный.
– Можно позвать?
Через минуту выяснилось, что позвать нельзя: Гормило вышел из здания на стоянку для личного транспорта, что-то ему срочно понадобилось в машине.
– Когда вернется, передайте ему, чтобы позвонил мне в прокуратуру или на мобильный, – сказал следователь и продиктовал дежурному
Положив трубку, он вернулся в кухню и сказал:
– Гормило жив…
– Еще слишком мало времени прошло, – перебил его Павел, – я же говорил: примерно час.
– Сейчас мы вернемся в прокуратуру, – продолжал Фролов, не обращая на него внимания, – и я все-таки запишу ваши показания под протокол. И на основании этого протокола направлю вас, Павел Степанович, на психиатрическое освидетельствование.
– Вы что же, врач, чтобы направлять меня к психиатру? – спросил Павел с нехорошей улыбкой.
– Нет. Я следователь и веду дело о смерти Кучумова, по которому вы проходите подозреваемым. Этого достаточно, чтобы поставить вопрос об экспертизе, а если вы не хотите добровольно, то получить санкцию в суде, я думаю, не составит труда. С этими-то показаниями.
– Не трудитесь, экспертизу уже провели. Посмотрите в деле об убийстве Бородина, я вам говорил.
– Ну, тогда перед экспертами ставили вопрос о вашей вменяемости, а не о ваших фантазиях. Все, Павел Степанович, разговор окончен, едем в прокуратуру.
Он снова вышел в коридор, позвонил, чтобы прислали машину. Пока ее дождались, пока приехали, – прошло больше сорока минут. Когда подходили к кабинету, они услышали, что за запертой дверью надрывается телефон. Как ни спешил Фролов отпереть, взять трубку он не успел, но тут у него в кармане запищал мобильный.
Звонили из следственного изолятора.
– Это вам должен был позвонить Гормило?
– Мне, – ответил следователь. – Где он?
– Здесь, на крыльце лежит.
– Что с ним?! – крикнул Фролов, уже зная ответ. И не ошибся.
Сунув мобильник в карман, он зло посмотрел на Павла и оперативника, резко приказал:
– Оставаться здесь!
Он выбежал на улицу и побежал к следственному изолятору, находящемуся через полквартала от прокуратуры.
Служебный корпус СИЗО, построенный при царе Горохе (ну, если не при Горохе, то при Николае Втором он уже точно стоял), капитально отремонтировали в прошлом году. Ближе к осени добрались наконец и до ржавой, текущей крыши с гнилыми стропилами, снесли все это хозяйство, а вместо него на новых стропилах с пропиткой от грибка и пожара соорудили двускатную кровлю из оцинкованного листа. Проект предусматривал и ограждение по краю крыши, но работу приняли без него: подписали акт, как водится, с недоделками. И, как опять же водится, никто не спешил их устранять.
Слой снега рос на крыше постепенно, к концу февраля там было уже где полметра, где и больше – этакая лавина, грозящая в любой момент сорваться. Момент наступил, когда Гормило, возвращаясь со стоянки, поднимался на крыльцо. Подогретый сверху оттепелью, а снизу идущим из здания теплом, снег поехал вниз. До того, как он накрыл прапорщика, тот успел еще услышать крики людей вокруг, увидеть, как все показывают на него, и сообразить, что не на него, а куда-то выше; успел задрать голову и разинуть рот от удивления.