Художник
Шрифт:
Петя налил еще по одной.
– …А пропади что в цехе – на кого подумают? На Петра подумают. Как же, первым делом! Мастер, зараза: где плашка сорок два на полтора? Да не брал я ее и знать не знаю, на хрен она вообще кому нужна?! Следи за своим инструментом, если ты мастер!
Выпили. Павел проглотил машинально, он давно превысил свою норму, но ему было уже все равно.
– Эх, Пашка, права баба! Не нам с тобой права качать. Не видели мы ничего и не знаем. Ни я не знаю, ни ты не знаешь, был ли у тебя тот монитор, или он тебе приснился… Только попомни мои слова: не все коту масленица! Или
– Каким флагом?
– Каким надо. У меня всякий найдется. Сначала помахаю флагом, а потом возьму во-о-от такой тесак…
Петя развел ручищи в стороны, изображая, какой тесак он возьмет. Левая уперлась в стену, а правую он отвел на всю ширину и в результате потерял равновесие. Он качнулся на табурете и ухватился за край стола, чтобы не упасть. Столешница хрустнула.
– …Во-о-от такой тесак – и всех на шашлык построгаю! (На слове "шашлык" Петя обрушил на стол могучий кулак. В столешнице снова хрустнуло, подпрыгнули тарелки и стаканы.) Директора, главбуха, кобру очкастую! С начальника охраны лишнее сало соскребу, стандартный гроб ему в самый раз будет! Охранников, шакалов, ментов позорных всех, твоего следака туда же! Всех покрошу, а потом пусть сажают! (Новый удар кулаком по столу!) Пусть стреляют! (Еще удар!) Тарелка, подпрыгнув, ударилась о металлическую окантовку столешницы. Половина ее осталась на столе, другая упала на пол Петру под ноги. Он посмотрел на нее и сказал:
– Зато хоть душу отведу… А зря Машка не захотела с нами посидеть. Ну, на народ, конечно, надежда слабая, он у нас терпеливый. По себе сужу, да и ты, Пашка, такой же. А вот Усама или америкосы – это серьезно.
Петр разлил остатки, и это было предпоследнее, что запомнил Павел, а последнее – как пол в кухне вдруг вздыбился и бросился на него.
Петя нашел у него в кармане ключ от квартиры, и они с Машей утащили его домой. Петя и один бы справился, а Маша взялась ему помочь, потому что хотела посмотреть, как живет художник.
Квартира художника ее разочаровала: если она чем-то и отличалось от ее собственной, то только в худшую сторону. Да еще и однокомнатная. И беспорядок там был не художественный, а самый обычный. Она снова принялась ругать и мужа, и Павла, обозвала алкоголиками.
– Ты, Маня, Пашку не трожь, – сказал Петя. – Меня ругай, как хошь, а он – талант. Вот, смотри. Знаешь, кто это? Следак, который здесь обыск делал.
Он протянул жене один из разбросанных по столу карандашных набросков. С листа бумаги на них смотрел следователь Кучумов.
– Он что, такой и есть? – недоверчиво спросила Маша.
– Вылитый!
– Страшный человек.
– Он не человек, а машинка для сажания. Отца родного посадит и мать к нему не пустит, когда она с передачей придет.
Дело второе, о странном несчастном случае
…Где множество теней мы обнаружим,
Сраженных потрясающим оружьем,
Которому название – перо.
Железное, гусиное, стальное,
За тридцать шесть
Оно страшнее пули на лету:
Его во тьму души своей макают,
Высокий лоб кому-то протыкают
И дальше пишут красным по листу.
Мохнатый крокодил был совсем как крокодил, только мохнатый. И еще чем-то напоминал нахального рыжего кота – наверное, выражением морды лица. Это выражение Ермаков искал два дня – такое, чтобы рыжую масть можно было увидеть на черно-белой иллюстрации.
Кажется, удалось. Когда он принес рисунки в редакцию, к Людмиле зашла внучка-первоклассница. Павел на пробу спросил, какого цвета зверь.
– Рыжий, – уверенно ответила девочка.
Тут зашел из коридора главный редактор.
– Валера, какого цвета крокодил? – спросил его Павел.
– Серый, – ответил редактор, к разочарованию Павла. – Но, если бы журнал печатал цветные иллюстрации, его надо было бы сделать рыжим.
Павел мысленно показал самому себе большой палец, а потом достал из портфеля остальные рисунки.
В этот момент зазвонил телефон. Трубку подняла Людмила, через пару секунд она сказала:
– Паша, тебя.
Звонил Фролов. Поговорив с ним, Павел сказал остальным:
– Просит подойти к нему. Нужны какие-то показания под протокол.
– Какие еще показания? – спросил редактор.
– Не знаю, какие-то детали. Скоро месяц, как дело заведено, уже закрывать пора, что еще может быть? Ладно, подойду, авось не посадит опять. Вроде нормальный мужик…
Фролов после обмена приветствиями задал Павлу вопрос, ставший уже привычным:
– Павел Степанович, где вы были позавчера в интервале… возьмем для определенности с половины восьмого до девяти вечера?
– А что, опять кого-то убили? – спросил в ответ Павел.
– Давайте все-таки сначала вы ответите на пару вопросов, а потом я вам все объясню.
– Ну, хорошо. С половины восьмого до девяти, даже где-то до половины одиннадцатого я был в редакции "Каравана". Маленький междусобойчик – пояснил Павел, – очередная годовщина журнала. Двадцать восемь лет – не юбилей, но все-таки повод.
– Но… вы, кажется, говорили, что вашему журналу всего два года?
– Два года, как поменялись хозяева. А изданию двадцать восемь.
– Кто-то может подтвердить, что вы там присутствовали?
– Куча народу. Вся редакция, потом, еще из фирм-учредителей, администрации…
– Очень хорошо, – перебил его Фролов. – Павел Степанович, я сейчас запишу ваши показания в протокол, а вы назовите несколько человек, желательно из разных организаций: журнала, фирм. Я потом с них тоже сниму показания, они подтвердят ваши слова, и на этом версию будем считать закрытой.
– Да что там произошло-то, в конце концов? – спросил Павел.
– Погиб Иван Андреевич Кучумов.
Следователь посмотрел на Павла. Реакция Ермакова была для него совершенно неожиданной. Он ждал проявлений радости, или разочарования, что не удалось наказать виновного по закону, или показного сочувствия. Павел же выглядел так, как будто давно знал о смерти Кучумова.