Хулиган напрокат
Шрифт:
Ага. Фильм «Как провести профессора?», называется.
Дед вдруг хитро улыбается и озорно мне подмигивает:
— Эх, молодость… влюбленность. Где мои восемнадцать?! Ну, иди-иди.
Я хочу уже провалиться сквозь землю, но лишь натянуто улыбаюсь, делая вид, что намеков дедушки не понимаю.
Все еще придерживая одной рукой папку у своего живота, второй толкаю входную дверь. Надеюсь, мне сейчас будет хоть чуть легче дышать?
— Олеся, — неожиданно окликает меня дедушка.
Черт! Проклятая папка чуть не вываливается у меня из-под
— Чего, дедуль?
Он вдруг делает встречный шаг ко мне, целует в лоб, а потом лохматит ладонью мне на макушке волосы. Как в детстве…
— Ты знаешь, что ты у меня самая лучшая и замечательная девочка на свете, — ласково приговаривает дед.
Улыбается. В глазах, окруженных лучиками морщинок, целый океан любви.
А что я? В этот момент я точно понимаю, что в аду для меня готовится отдельный котел. В грудь с размаха бьет стыд. Меня кидает в самый настоящий жар до ломоты суставов и костей.
Но папка с ответами все еще прижата к моему животу. Так омерзительно от самой себя мне еще не было ни разу в жизни.
— Спасибо, дедуль, — сиплю я, пряча глаза в пол.
Вселенная точно решила проверить мою совесть на прочность.
Наверное, надо бы чмокнуть дедушку в щеку, но не могу. С каждой секундой уговоры, что Макса же тогда загребут в армию, вступают в неравный бой с принципом, что обманывать близких нехорошо. Я так влетела с головой в стену по имени Ольховский Максимилиан, что получила любовное сотрясение и все мысли о той сделке просто вышибло.
Теперь вот с пятого этажа слетаю почти кувырком. Выскочив в майский поздний вечер, ищу взглядом знакомую черную иномарку. И она подает мне сигнал фарами возле соседнего подъезда.
Воровато оглядываясь я проскакиваю по-над домом к машине Максима. Хоть и на лавочках сегодня не сидят любопытные бабульки, но решаю не рисковать. Такой животрепещущий страх я испытывала только в тот день, когда пошла на ту встречу в парк. Сажусь к Максу и даже стараюсь тихонько прикрыть за собой дверь, не хлопая ей на всю округу.
— Слиняла из дома без проблем? Опять своим кучеряхой прикрылась? — тут же ехидненько, но без злобы, вопрошает Ольховский.
Тянется ко мне через ручник и смачно целует меня в мои, в начинающие подрагивать, губы.
— Угу, — бормочу я.
— Принесла? — оторвавшись от меня, Макс облокачивается о подлокотник между кресел и выжидательно хлопает темной линией ресниц.
Между ребер все сжимается. Мамочки! Ну сколько же в глубине его карих глаз надежды. Протолкнув в себя сухой ком, слипшийся с горлом изнутри, я достаю из-под кардигана эту злосчастную папку и кладу к себе на колени. Достаю с таким чувством, будто бы она уже срослась со мной. Это происходит с огромным усилием над собой.
Увидев то, из-за чего и начался весь сыр-бор между нами, Макс нервно вздыхает. Не отрывая от папки взгляд, выдает очень правдоподобным голосом того чудика из фэнтези, помешанного
— Моя прелесть…
Головой я понимаю, что это шутка. Юмор. Только вот мне не смешно. Вздрагиваю и шумно хватаю носом воздух, готовая разреветься. Моя совесть рухнула на меня бетонной плитой.
— Лесь, в чем дело? — Макс тут же перестает паясничать и забавно улыбаться.
2
Голлум — вымышленное существо, один из ключевых персонажей произведений Джона Р. Р. Толкина «Хоббит, или Туда и обратно» и «Властелин Колец».
— Все нормально, — я отворачиваюсь к окну. У меня в глазах уже печет от собирающейся в них влаги.
Смотрю на детские качельки у подъезда и думаю: ну не дура ли я?
— Ненормально. Я хоть и лодырь, но не тупой. Что с лицом?
— Макс, ничего. Бери ответы, — резко заявляю я и едва не всхлипываю.
Эта тоненькая папка с билетами у меня на коленях придавливает так, что мне дышать тяжеловато.
В машине зависает тишина. Долгая и тягучая. Гадкая и скручивающаяся в тугой узел нервы. Я все так же пялюсь на очертание детских качелей в темноте, а Макс пялится на меня. Я это точно чувствую. Щека, которая повернута к нему, горит гораздо сильнее.
— Олесь, ты не хочешь отдавать мне ответы, да? — Вопрос Макса, как молот по наковальне. От него у меня болезненно звенит в ушах.
Но я молчу. Лишь слизываю соленые капли, стекающие по моим губами.
— Синичкина, ау. Самим с собой, знаешь ли, не прикольно болтать, — Ольховский понижает голос и щелкает пальцами перед моими глазами.
А я все еще молчу. И опять провожу кончиком языка по нижней губе. Мне гадко и очень солено. Я застыла под грузом этих белых листочков в папочке на моих коленях.
Сдавленный вздох Макса дает мне понять, что он вот-вот вспыхнет от моей недомолвки. Но он неожиданно так бережно касается моей скулы костяшками пальцев:
— Леся, что, блин, происходит? — мягко спрашивает Макс.
Набираю полную грудь кислорода и…
— Прости… — резко поворачиваюсь к Ольховскому, но его лица прямо перед собой почти не вижу. Все застилают слезы. — Правда, прости. Я ведь не думала, когда все это затевала, что…
— Что мы окажемся в одной постели? — Макс явно недоумевает.
— И про это тоже, но дело не в этом. Просто… — я окончательно бросаюсь в истерику. Закрываю лицо своими ладонями и рыдаю. — Господи! Макс, прости меня.
Всхлипываю и всхлипываю, под ровное, громкое сопение Ольховского.
— Лесь, объясни, пожалуйста, спокойно и по порядку, — уже требовательней озвучивает он.
Убираю от своего лица ладони и обхватываю ими лицо Макса. Провожу большими пальцами по выступающим скулам, немного колючим щекам и впиваюсь взглядом в, ничего не понимающие, глаза напротив: