Хулиган напрокат
Шрифт:
— Леся, это какая подстава.
— Правда? — наигранно округляю глаза и хлопаю руками по бокам. — А кому это надо? Кому нужно подставлять стремную ботаничку? И ведь как интересно все вышло… Я не отдаю тебе ответы, ты вылетаешь из-за меня и моего дедушки из университета, и вжух. В сеть сливается все, что между нами было.
Макс с тяжелым выдохом пропускает свои волосы через растопыренные пальцы на ладони.
— Как бы я ни относился к твоему странноватому деду, но…
— Из-за тебя дедушку схватил сердечный приступ. Он в больнице, — молниеносно выпаливаю я. Озлобленно цежу каждую букву. —
Лицо Ольховского каменеет, а мне хочется прям похлопать в ладоши. Ну изумительный актерский талант. И в глаза умеет смотреть искренне и изумление изображать.
— Ты правда считаешь, что я мог пойти на такую подлость? — он смотрит на меня, не моргая.
Скривившись, я лишь развожу руками. Леплю изо всех сил на себя маску равнодушия. Ибо играть я не умею. Сейчас мне в грудь штопором ввинчивается боль, что хочется не дышать. Но Ольховский ни одной слезы больше от меня не увидит.
— Охренеть. Синичкина, я думал ты… — он замолкает на полуслове. Грубо трет свои щеки ладонями. Делает несколько бессмысленных шагов вдоль машины, а потом обессилено садиться на ее капот. — Олеся, включи ты мозги, наконец! — Максим таранит меня взвинченным взглядом. — Я как дебил сейчас оправдываюсь, выслушивая какие-то гребаные обвинения.
— Ольховский, скрины нашей переписки в чате сделаны с твоего телефона, — говорю, сжав кулаки. И делаю это так, чтобы чувствовать боль от впившихся мне в ладонь ногтей. Я не должна! Не могу еще раз повестись на эти глаза с бездонной искренностью. — Ты настолько меня за дуру принимаешь? Только не начинай петь басню, что пару дней назад у тебя пропадал телефон, а потом сам чудом нашелся.
Макс качает головой:
— Нет.
— Тогда какие еще будут оправдания?
Но Ольховский вдруг забирается с ногами на капот, принимая вальяжно-вызывающую позу лотоса.
— Никаких, — хмыкает он. — Я не собираюсь оправдываться перед тобой. Правду я и без этого знаю. И я вообще-то честно принял твой отказ помочь мне. Слова против не сказал. — И так нагло смотрит на меня в упор, что мое горло уже дерут соленые слезы.
— О, вот и обвинения подъехали. Спасибо. А я знаю, что кроме тебя это делать никому не имеет смысла, — произношу с надрывом и пальцами скоро проткну себе ладонь. Только не реветь! — Поэтому пошел вон.
Не могу. Все. Стоять и смотреть, как он, нагло развалившись у себя на капоте, в глаза «плюет», что нет у него оправданий… С Майер вон как заморочился, а тут слабо?
Я хочу уже сбежать просто домой, забиться в уголок и рыдать…плакать… реветь… Выпотрошить себе душу окончательно. Чтобы раз и на всю жизнь запомнить, что так влюбляться нельзя.
Делаю резкий шаг к своему подъезду, но рывок за запястье тормозит меня. Ольховский разворачивает к себе, а его глаза, как два тлеющих угля. Они свирепо горят.
— Леся, — голос Максима непривычно груб и холоден, — последний раз повторяю. Я…
Как из-под земли между мной и Ольховский вырастает Бо. Он с размаху дает в плечо Максу, отталкивая того на несколько метров назад, а я оказываюсь за худощавой спиной Богдана.
— Руки убери от нее, Иди дальше развлекайся, чпокаясь
А кулаки Максима уже сжимаются так, что жилы на руках становится как натянутые канаты.
— Иди прогуляйся, Вась… — рык Ольховского угрожающе разносится по пустому двору. — Или у тебя абонемент к зубному?
— Как бы он тебе не пригодился, — Бо геройски рыпается вперед.
И я чувствую себя в отвратительном спектакле. У меня кружится голова и наваливается такая слабость, что начинает ощутимо мутить…
— Хватит. Бо, прошу, — трясущимися руками обхватываю друга за талию. Прижимаюсь к нему и просто молю. — Отведи меня домой, пожалуйста.
Богдана не приходится просить дважды. Крепко ухватив меня за руку, он уверенно ведет меня, еле стоящую на ногах, к подъезду.
— То есть ты больше доверяешь ему, чем мне, — прилетает мне в спину.
Не оборачиваюсь. Концентрируюсь только на холодной, влажной руке Бо, сжимающую мою ладонь.
— Богдан мой друг. Он всегда рядом.
— А я? — по двору снова разносится нервная усмешка Макса.
Моя обида становится такой жгучей, а ощущение предательства делает землю под ногами вязкой.
— А ты мне никто, — срывается с моих губ, а самой тут же хочется откусить себе язык.
И громкий, открытый смех у меня за спиной, от которого темнеет в глазах, просто выбивает мой кислород из легких.
— Никто… Понял. Удачи, Синичкина. Только о своих словах не пожалей.
Я едва не кидаюсь выцарапать его глаза. Во мне взрывается несоизмеримое ни с чем желание броситься на Макса, размахивать кулаками, орать, что он гад, придурок, что ненавижу его. Я даже резко оборачиваюсь, выдергивая свою ладонь из пальцев Бо. Но вижу, как черный спорткар, взвизгнув колесами по асфальту, вылетает в арку нашего двора.
Что остается мне? Только одно. Прийти домой и понять, что, наверное, я просто сдохну, от того, как мне сейчас больно…
Глава 32
Вытянув ноги в проход, подпираю спиной шкафчик в мужской раздевалке спортзала в универе. Верчу в руках теннисный мячик, а потом просто отправляю целовать его пустую стену напротив.
Ядовито-зеленая сфера рикошетит ее и едва не прилетает Тохе в светловолосую башку. Увернувшись, друг ловит мяч и, цокая, отправляет мне его обратно.
— Чего дальше думаешь делать? — спрашивает Антон, когда я, лениво выставив руку, легко ловлю его подачу.
— Не знаю, — бормочу вяло.
Тоха неодобрительно фыркает и лезет в свой шкафчик. И оттуда я слышу его глухое возмущение:
— Так и будешь сидеть и пинать… мяч?
Вздыхаю и верчу теннисную приблуду в ладони:
— А что мне надо делать?
— Ну, не знаю. Хотя бы попытаться найти того урода, — у Антохи что-то там с грохотом падает в шкафу и он чертыхается.
Я рассказал ему про закрутившийся лямур с Синичкиной. Друг, конечно, покрутил пальцем у виска, назвав меня шизанутым. Но вот к вопросу этой подставы со скринами отнесся чересчур серьезно. Из его вариантов расправы над «добродетелем» самыми безобидными были: скрутить в баранку и посчитать все зубки.