Хулиган напрокат
Шрифт:
— Лесь, держи, — перед моим носом появляется пластмассовый стаканчик с дымящимся кофе.
— Спасибо, — отвечаю вяло, но предложенный напиток забираю.
Заледеневшие кончики пальцев прокалывают мурашки от соприкосновения с горячим. Оторвав взгляд от пола, смотрю на Богдана перед собой. Его кудряшки торчат как у одуванчика. Бо в такой же домашней одежде, треники и слегка выцветшая футболка, как и я.
Самостоятельно справиться с двумя потрясениями, рухнувшими на меня одновременно, я не смогла. Смутно помню, как стучалась
Мой друг. Самый верный и… действительно единственный. Он снова помог мне. Богдан поехал со мной в больницу сразу же.
— Как Аркадий Борисович? — Бо присаживается рядом. Он с волнением бросает взгляд на дверь палаты моего дедушки, что напротив.
— Врач сказала состояние стабильное. Он пока спит. Жду, когда проснется. Очень хочу попасть к нему.
— А сама ты как? — прохладная ладонь друга осторожно ложится мне на плечо.
Провожаю взглядом проходящего в очередной раз мимо врача и решаюсь посмотреть в глаза Богдану.
— Я во всем виновата, — вырывается из меня с отчаянием.
Но Бо резко и несогласно трясет своими кудряшками, сильнее сжимая пальцы на моем плече.
— Тебя просто использовали. Я же тебе сразу сказал, что этой мрази Ольховскому нельзя доверять.
Жмурюсь, и на моих щеках опять водопад слез. А меня ведь предупреждал не только Бо. Алекс тоже говорил, что Макс может оказаться редкостно-гадким экземпляром. Все вокруг все знали. И только я витала на своих розовых облачках. И теперь вот. Шмякнулась. Расквасилась. Получила увечья, несовместимые с верой в любовь.
— Ты был прав, — тихо шепчу сквозь слезы. — Во всем. А я… дура!
— Не надо так о себе, — Бо придвигается еще ближе. Поправив съехавшую джинсовку с моих плеч, бережно приобнимает меня. — Ты просто очень наивная. Он запудрил тебе мозги, поигрался, думал, что выудит у тебя все ответы. А когда не получил их… Вот его и бомбануло. Он же привык иметь все, что хочет.
И имел. Меня. Всю и без остатка. Мою душу, мое сердце… Мое тело. А по мне просто проехались катком унижения и предательства.
Мне хочется завыть прямо здесь, сидя в этом коридоре и стойком запахе лекарств. А я лишь стискиваю зубы и невольно дергаюсь от болезненного разряда по венам. Горячий кофе переливается через край стаканчика и обжигает мне пальцы.
Но это ничто в сравнении с растущей черной дырой в душе. Отставляю стаканчик с кофе на лавочку и наплевательски вытираю облитые пальцы о свою штанину.
— Бо, что мне теперь делать?
— Мы придумаем, как и дедушку на ноги поставить, и пресечь все сплетни. Я уже позвонил своим знакомым пацанам с потока. Они ребята толковые. Программы крутые пишут. Сказали, что-нибудь придумают, как удалить ту дрянь с просторов интернета.
— Спасибо! У меня никого нет… — придавливаемая чувством отчаяния, моя голова склоняется, а слезы огромными каплями летят вниз, оставляя мокрые
— Ш-ш-ш, ну все, Лесь. Ты всегда можешь на меня рассчитывать. Я рядом с тобой в любую минуту. Помни об этом… Хорошо? — Богдан целует меня в висок и гладит по макушке. — Ты только имей гордость. И не звони ему с разборками.
Его руки холодные, а такое близкое дыхание имеет запах… чеснока?
И все мое нутро, протестующе, хочет отстраниться. Оно хочет других рук… других поцелуев…голоса… ищет привычной другой теплоты. И от этого мое сердце оказывается в острых тисках. Меня так разрывает от предательства, что я закусываю губы и заскулив, просто киваю, пока мои слезы одна за одной падают на мои колени.
Но к дедушке сегодня меня не пускают. Врач настоятельно рекомендовала его пока не тревожить, но разрешила прийти завтра утром.
Если бы не настойчивость Богдана, то я бы и ночевать осталась в том коридоре. Возвращение в нашу с дедушкой пустую квартиру сейчас для меня равно мазохизму. Но Бо заверил, что не оставит меня ни на секунду.
И пока в такси он о чем-то болтает с водителем, я еду в полной прострации молча. В мои конечности словно напихали ваты.
Но все меняется, когда в сумерках еще из окна такси замечаю во дворе напротив нашего подъезда знакомый черный спорткар. И его хозяин цербером слоняется возле.
— Явился, — недовольно цедит Богдан, расплачиваясь за такси. — Олеся, только не вздумай…
Поздно. Стоило мне увидеть знакомую взлохмаченную копну и, виднеющиеся из-под рукава футболки, выученные до миллиметра линии тату на жилистых руках, то я вылетаю из машины раньше, чем она успевает притормозить.
Сердце так свирепо долбится о ребра, что его стук становится белым шумом в моих ушах.
Заметив меня, Макс тормозить у капота своей тачки. И смотрит на меня в упор, пока я несусь на него ураганом.
— Леся, я этого… — до него у меня остается всего пару шагов, когда Ольховский открывает свой рот.
Но его спич я слушать не собираюсь.
Яркая, безрассудная вспышка злости словно вырывает меня из реальности. Я не соображаю, когда с четкого замаха ладони отвешиваю Максу звонкую пощечину. И такую, что мою руку сводит судорога, а голова Ольховского резко дергается в противоположную сторону от моего удара.
Мы застываем друг напротив друга. Я вижу, как каменеет линия его скулы, и как расползается красное пятно по ударенной щеке. Кадык на шее Макса делает нервный выпад вниз.
Медленно Ольховский все же поворачивает ко мне. Темно-карие радужки закрашивают почти напрочь черные зрачки, а грудь хаотично вздымается от каждого шумного вдоха и выдоха. Я же дышу еще чаще и судорожнее, когда Максим снова подает голос. Стальной и звенящий от напряжения.
— Я этого не делал.
— Вали отсюда.