Хутор Гилье. Майса Юнс
Шрифт:
— Бедная Тинка.
Капитан обернулся и, скрестив на груди руки, негодующе посмотрел на жену:
— Ну, знаешь! После того как он послал ей этот замечательный зонтик и вообще все лето осыпал ее всевозможными знаками внимания, она могла бы хоть как-то выразить ему благодарность и ответить любезностью! Будь я в это время в Гилье, так бы и произошло. — Гроза надвигалась. — Но ведь у меня дома, оказывается, не взрослые женщины, понимающие, что к чему, а глупые гусыни… Андреа Шарфенберг не заставила себя дважды просить, — добавил он, когда Тинка
Следующие дни женщины прямо из кожи вон лезли, чтобы как-нибудь смягчить отца и расположить его на более добрый лад. Но время от времени мать с тревогой глядела на него. Когда отец начинал что-то бормотать и громко вздыхать, Тинка, занятая своими обычными делами и внешне совершенно спокойная, вдруг невольно опускала глаза.
Из дому капитан выходил лишь на конюшню, поглядеть на нового вороного жеребца.
Его только что подковали, и капитан заметил, что одна подкова горячая. Этот чертов кузнец слишком глубоко вогнал гвоздь. Необходимо его тут же вытащить!
Капитан молча стоял на своем любимом месте, у двери, и наблюдал, как Ула, подняв ногу Воронка, вытаскивал клещами неправильно забитый гвоздь. Лошадь терпеливо стояла и даже ни разу не вздрогнула.
— У-у-ла… — послышался вдруг хриплый, сдавленный крик.
Ула с удивлением поднял глаза.
— Господи! — вырвалось у него.
Капитан, цепляясь за дверь, медленно сползал все ниже и в конце концов упал прямо в навоз.
В полной растерянности Ула глядел на своего хозяина и только спустя секунду выпустил ногу жеребца. Схватив ведро с водой, он принялся брызгать на капитана; наконец на его лице вновь показалась краска.
Тогда Ула поднес ему ведро ко рту:
— Выпейте, капитан, выпейте глоток. Только не пугайтесь. Это у вас после учений… Да, да… От попоек… Вот так бывает, когда на свадьбе пьешь несколько дней подряд.
— Ула, помоги мне выбраться отсюда, дай-ка руку. Потише… Потише… Ах, как хорошо глотнуть воздуха… Воздуха!.. Ну вот, как будто все прошло… Да, да, прошло… Я только немного устал… Проводи меня, Ула, так-то оно будет спокойнее… М-м-м… Как будто все в порядке. Да, да… Ты, наверное, прав. Всю осень вел такую неправильную жизнь… Ну ладно… А теперь пойди, позови хозяйку. Скажи ей, что я наверху, в спальне… Нет, нет… Мне нетрудно подняться по лестнице…
Все в Гилье сильно перепугались.
На этот раз капитан старался успокоить домашних, сделать вид, что все это пустяки. Но у него ничего не вышло. Мать сама послала за полковым врачом и приказала, в случае если того не окажется на месте, поехать за окружным.
Вскоре прибыл доктор Рист, и когда мать еще в прихожей с испугом сообщила ему, что у Йегера был удар, он поспешил всех успокоить и произнес небольшую юмористическую речь, уверяя, что все дело здесь в степени. Вот выпьет человек немножко, ну, так что у него язык заплетается, а люди говорят, у него паралич языка. Но в таком случае у всех мужчин, которых он, Рист, знает, уже было немало ударов!
Йегер к тому времени уже успел настолько оправиться, что потребовал вечером и себе стаканчик грога, конечно очень слабого. Так сидели они в густых клубах табачного дыма до половины второго ночи, рассказывали друг другу разные забавные истории про учения, обсуждали стати вороного жеребца, болтали и смеялись и без конца подливали себе жиденького грога.
Через несколько дней после визита Риста капитан сидел утром в кресле у своего пюпитра; в печке трещал веселый огонь, а он так усердно писал, что кляксы летели с гусиного пера.
Как обычно осенью, после длительного отсутствия у него накопилось немало писанины. На столе, обтянутом зеленым сукном, лежала норвежская грамматика, по которой занималась Теа. Она уже ответила урок, и теперь из коридора доносилось ее веселое пение. Затем на лестнице раздались шаги, и капитан услышал голос матери:
— Пройдите, пожалуйста, наверх, к капитану.
В дверь постучали.
— Добрый день. Что вам угодно?
Это пришел курьер от фогта. Одетый по-праздничному, он принес письмо, которое ему велено было отдать капитану в собственные руки.
— Вот как?.. Велели ждать ответа? Ну ладно. Пойди пока на кухню, пусть тебе дадут перекусить, ну и выпить, конечно. Хм… хм…
Капитан откашлялся и, бросив на пюпитр запечатанное сургучом письмо, несколько раз прошелся по комнате.
— Наверное, сообщение о помолвке… А может быть, уже и приглашение на свадьбу.
Наконец он распечатал письмо и стоя быстро пробежал глазами первую страницу:
— Чертовски длинное вступление. Первая страница, вторая, вот на третьей… А… вот и главное.
Тыльной стороной руки, в которой он держал письмо, он похлопал по другой руке и наконец сел:
— Так… так… так… так…
Погруженный в свои мысли, он несколько раз прищелкнул пальцами, почесал за ухом и взъерошил парик:
— Нет, кто бы мог подумать? Кто бы только мог подумать?.. Значит, зря болтали про дочку Шарфенберга?
Он бросился к двери и распахнул ее, но потом опомнился и уже на цыпочках вышел на лестницу:
— Кто это там, в прихожей? Это ты, Теа?
Маленькая, плотная, кареглазая Теа взлетела по лестнице.
— Позови мать ко мне на минутку, — сказал он ей.
Теа посмотрела на отца — во всем его облике было что-то необычное.
Когда мать вошла к нему, он ходил взад и вперед по комнате, держа письмо за спиной, и откашливался. На лице он изобразил серьезную задумчивость, подобающую, как ему казалось, данному случаю:
— Я получил письмо… от фогта… Читай! Или, может быть, мне прочесть вслух?
Прислонившись к пюпитру, он терпеливо прочел все три вводные страницы, ничего не опуская, пока не дошел до сути, и тогда швырнул письмо, так что оно просвистело в воздухе, и порывисто обнял мать: