Хвала и слава. Том 2
Шрифт:
«Я предпочел бы, — думал Спыхала, — чтобы его убили на улице, чем чтобы он попался в руки гестапо».
Позднее, глядя в голубые глаза Оли, он устыдился этой своей мысли. «Она ничего не знает обо мне, вообще ничего не знает о наших делах. И о своих детях тоже».
И ни с того ни с сего сказал вслух:
— Очень дурная привычка видеть людей всегда с наихудшей стороны…
Оля с удивлением посмотрела на него:
— Этому тебя научила сама жизнь.
Он не мог не согласиться с ней.
На другой день после ссоры с Лилеком он шел около полудня по Медовой улице
«Приходится теперь самому бегать по всякому пустяку».
В последнее время и от Анджея он видел не слишком много помощи.
На углу Длугой Спыхала заметил толпу. Люди торопливо шли навстречу ему. Кто-то сказал на бегу:
— Не ходите туда. Там скверно пахнет.
Но Спыхала прибавил шагу. На углу он увидел группу неустрашимых варшавских зевак, четыре крытые машины, поставленные в ряд, и отряд гестаповцев.
Свернув в ворота дома, который узнал с недавних пор, Спыхала поднялся на пятый этаж. Окна лестничной клетки выходили на Длугую. Прячась за выступ стены, он осторожно выглянул на улицу. Увидел возле машин нескольких арестованных с поднятыми вверх руками. Жандармы выносили из дому пачки бумаги, кассы с типографским набором, какие-то машины и грузили все это в автомобили.
«Типография», — подумал Спыхала.
Вдруг он увидел на соседней крыше, более высокой, чем крыша дома, в котором он скрывался, фигуру человека. Он прятался за трубы, но очень неловко. Видно было, что он не может управлять своими движениями. Он был похож на пьяного.
«Наверно, ранен», — подумал Спыхала.
И тут он узнал его: это был Лилек.
Но Лилека уже увидели и снизу. По ступеням лестницы, на которой спрятался Спыхала, загрохотали сапоги.
«Хорошенькая история», — подумал Казимеж, но от окна не отошел.
Немцы остановились этажом ниже. Видимо, опасались, что человек на крыше вооружен. Спыхале сверху были видны гестаповцы, стоящие внизу, но они его не замечали. С шумом отворилось окно, и один из них выстрелил.
Пуля не попала в беглеца. Теперь Лилек уже понял, что в него стреляют из окна. Оружия у него не было. Он повернулся в сторону окна и помахал рукой, словно желая сказать: «Не стреляйте!»
«Идиот», — сквозь зубы процедил Спыхала.
Тем временем Лилек, не дожидаясь новых выстрелов, скрылся за трубой. Однако, не уверенный, видимо, в своем укрытии, решил перебраться на крышу соседнего дома. Он вдруг показался из-за соседней трубы и, словно канатоходец, сделал несколько шагов по краю крыши. Движения его были нерешительны. Теперь стало ясно, что он ранен в ногу.
Грянул новый выстрел.
Лилек не пошатнулся, только как-то беспомощно затоптался на месте, сделал шаг-два и вдруг скатился по крыше в желоб на самом краю.
Теперь он был весь как на ладони. Он зашевелился и хотел было выкарабкаться из желоба, но это ему не удавалось.
Немцы внизу смеялись.
Раздался третий выстрел.
И тут Лилек резко перевернулся в желобе, будто на постели. Тяжело, как матрац, он упал на тротуар. Жандармы быстро сбежали вниз. Спыхала вздохнул с облегчением.
«Ну, теперь не выдаст, — подумал он, хотя ему было немного жаль парня. —
VIII
Немцы разрешили выдать тело Лилека «семье». Из этой семьи осталась одна тетка, которая, как и предполагал Лилей, довольно быстро вырвалась из рук гитлеровцев, но обоих сыновей ей уже не суждено было увидеть. Тело Лилека находилось в анатомическом театре на улице Очко. Анджею дали знать, что похоронная процессия двинется из больницы в четверг, в десять утра и что тетка решила похоронить юношу на Брудне. Разумеется, за счет организации.
То, что тело отдавали семье, было весьма необычным случаем, и не подлежало сомнению, что гестаповцы хотят посмотреть, кто явится на похороны, и, возможно, даже произвести аресты по дороге или на самом кладбище. Поэтому друзья и товарищи решили, что за гробом Лилека никто не пойдет. Но разве годится вот так, в одиночестве, отправить беднягу, которого все любили, на кладбище, в сырую землю? Придумали следующее.
От улицы Очко до Брудно расстояние порядочное; катафалк, запряженный убогой клячей, протащится по крайней мере часа два. Все желавшие проститься с Черным Лилеком, могут выстроиться вдоль этого пути, выходя поодиночке на перекрестки. Таким образом, скромный гроб будет как бы сопровождать большая и совершенно незаметная процессия и маленький солдат получит полагающиеся ему почести так, что этого никто не увидит. От перекрестка к перекрестку за ним будут следовать мысли и воспоминания тех, кто остался в строю.
Ядвига, которая оказалась в Варшаве как раз в день «битвы за типографию», сообщила обо всем Янушу, и тот приехал в город. Он один, несмотря на предостережения, решился войти в часовню и был рядом с теткой во время выноса тела.
Когда Мышинский вошел в часовню, гроб был еще открыт. В гробу Лилек выглядел каким-то необычно тщедушным и оттого, что черные волосы, разметавшиеся по белой, набитой стружками подушке как бы охватывали рамкой его маленькое продолговатое лицо, оно казалось еще меньше. Черты лица Лилека заострились, а брови чуть вздернулись в выражении того вечного удивления, какое обычно застывает на лицах людей, которых пуля настигла внезапно. Из-под неплотно прикрытых век с длинными ресницами просвечивали голубые белки. Цвет этот поражал своей яркостью, и казалось, будто у Лилека были голубые глаза, а ведь он был черноглазым.
Тетка внимательно следила за приготовлениями к выносу и без конца приглаживала Лилеку волосы, пока не закрыли крышку гроба. Януш наблюдал этот обряд, и его поразило, что все выглядит «как всегда», хотя обстоятельства были совсем не обычные. «Все смерти одинаковы», — подумал он. Но когда гроб вынесли и лошадь, запряженная в катафалк, тронулась легкой рысцой, а тетка, не поспевая, затрусила вдогонку, Януш переменил мнение. Он остался на тротуаре на углу Халубинского, а черные дроги свернули в Иерусалимские Аллеи, и их заслонили велосипедисты-рикши со своими колясками, немецкие грузовики и проходившие воинские части. Теперь эта смерть показалась ему совсем иной — неправдоподобной и еще более непонятной.