Хвала и слава. Том 2
Шрифт:
— А что случилось?
— Там у самого шоссе человек лежит…
— Какой человек?
— Подстрелили его… Командир наш…
— Какой командир? Офицер?
— Он наш отряд сколотил. — Человек забыл об осторожности и заговорил громче. По тембру голоса Игнац понял, что тот еще очень молод. — Да разве, говорит, братцы, такое возможно? Чтобы так вот, без единого выстрела немца пропустить? Офицер!.. Офицеры — те сбежали. А это гражданских!… товарищ…
— Где он, этот товарищ? — послышался
— Ядвига? А ты откуда взялась? — спросил Игнац.
— А что? Только тебе, что ли, можно? Где этот гражданский?
— Лежит у самого шоссе. Я его в канаву стащил…
— А немцы?
— Все время по шоссе били. А в сторону не сворачивают. Боятся. У них там окоп. Мы было в них из пушки, да какое там…
Перебегая от дерева к дереву, они двигались к шоссе — Ядвига, Станислав, Игнац и незнакомец. Януш тем временем бросился в халате на постель.
«Пожалуй, не засну», — подумал он.
Ему показалось, что едва он припал головой к подушке, как его разбудили. Но, видимо, часа два он все-таки проспал — окно было синее, точно перед рассветом.
— Что тебе? — спросил он стоящую над ним Ядвигу, которая дергала его за рукав халата. — Что тебе нужно?
— Вставай, дядю принесли, — ответила она каким-то необычным голосом.
Януш подумал, что это еще сон.
— Вставай, дядю принесли, раненый он, тяжело ранен.
— Какого дядю? — вскочил Януш. — Ты что, не в себе?
— Это ты не в себе… Пошли!
И она потянула его в комнату позади сеней. На обеденном столе стояли три подсвечника разной высоты с горящими свечами. По другую сторону стола на диване лежал человек. Он был бледен. Светлые волосы копной, точно разворошенная солома, окружали его лоб. На нем была какая-то странная куртка, расстегнутая сверху. Януш перегнулся через стол и узнал его: перед ним лежал Янек Вевюрский.
Он выпрямился и с изумлением оглядел присутствующих. В изголовье стоял чернявый парень лет двадцати и плакал, как ребенок. Он даже не двигался, только слезы катились из глаз, словно из какого-то автомата. Был тут Игнац, еще какой-то незнакомый человек и жена Фибиха.
Пани Фибих взяла один подсвечник и громко сказала:
— Нельзя, чтобы три свечи горели.
При звуках этого голоса Янек открыл глаза. Мышинский наклонился к нему.
Янек долго, но осмысленно смотрел на него. Видно было, что в его мозгу совершается какая-то работа. Наконец он улыбнулся так мило и неопределенно, как впервые в жизни улыбаются двухнедельные младенцы. Как улыбалась Мальвинка. Потом пошевелил губами.
— Дорогой, — сказал он, — это я у тебя?
Вевюрский никогда не называл Януша по имени.
— Что случилось? Откуда ты? — вопросом на вопрос ответил хозяин.
— Подстрелили
Плачущий парень громко хлюпнул носом, точно втянул в себя все слезы.
— Мы вместе из тюрьмы шли, — сказал он, как-то вдруг подобравшись, — товарищ Янек и мы все. И тут… тут мы и собрались… Немец-то был уже перед нами… со стороны Варшавы…
Вевюрский приподнялся на локте и уже почти бессознательно уставился на Януша напряженным, вопрошающим взглядом.
— Да ведь как же такое можно допустить? — произнес он вдруг звучным, удивительно сильным голосом. — Немец уже от Варшавы идет? Нет, как это можно?.. Дорогой…
Стоящий над ним Лилек положил свои огромные ручищи на его плечи.
— Товарищ, ты не двигайся. Рана откроется.
Вевюрский обмяк.
— Эх… — прошептал он снова слабым голосом.
— Куда ему?
— В правое легкое. Две пули.
— Кровь идет?
— Как-то закупорилось.
Вевюрский снова приподнял веки. Зрачки у него были расширены и глаза стекленели, как бусины, — они казались сейчас совсем черными.
— Тут ведь так… — начал он быстро и не очень внятно, глотая слоги и обращаясь даже не к Янушу, а куда-то в пространство. — Тут ведь так, брат ты мой, нельзя. Это не наше дело — убегать. Пусть кто хочет бежит… А так нельзя… чтобы все бежали… чтобы все… Понимаешь, Януш? Ведь ты даже не знаешь…
И неожиданно осекся на половине фразы, на полуслове. Все как ножом обрезало — и речь этого человека и дыхание. А взгляд еще больше остекленел и застыл. Не было никакого перехода между жизнью и смертью.
— Янек! — воскликнул Мышинский. — Янек! — и схватил его за руку.
Подняв голову, он встретил устремленный на него вопросительный взгляд чернявого Лилека. Во взгляде этом еще была надежда. От утреннего холода у Януша начала дрожать челюсть, а тишина сделалась такая, что слышно было, как кровь Вевюрского стекает с дивана и капает на пол.
Пани Фибих подтолкнула словно окаменевшую Ядвигу.
— Преставились дядя-то, — сказала она громким шепотом.
— Прими, господи, душу его, — с чувством произнес Игнац и широко перекрестился.
Уже светало. На лице умершего заиграли падающие от окна розоватые блики. Януш склонился над ним и большими пальцами закрыл ему глаза. Делал он это впервые и даже удивился, что веки опустились с такой легкостью. Как будто ключ повернул в хорошо смазанном замке.
Неожиданно со двора донесся какой-то шум, какое-то движение. Кто-то быстро пробежал через сени — это оказался сынишка Игнаца.
— Немцы пришли!
Януш оторвал взгляд от лица покойного и оглядел присутствующих.
— В сад и оттуда — в лес, — бросил он чернявому Лилеку.