Хвала и слава. Том 2
Шрифт:
Каждый раз, поравнявшись с офицерами, Анджей стискивал зубы.
— Посмотри, — сказал он наконец Ромеку, — какие они счастливые — удачный поход. Подумай только: нас разбили, у нас все развалилось, а они ходят себе с торжествующими лицами. Радуются, что они молоды и что победа на их стороне.
Волнение Анджея было непонятно Ромеку.
— Вот бы сейчас пистолетик, — сказал он, — мы бы их враз укокошили.
— Ну и что дальше? — спросил Анджей.
— Ничего, конечно! Я ведь знаю, что у Спыхалы есть пистолет. Но не собираюсь его брать, чтобы стрелять в этих негодяев.
— Видишь
— Ошибаешься, — сказал Ромек. — Видал, как они стреляли в евреев? Тот, что стоял на шоссе, тоже был похож на нас… Но…
— Вот именно — но. Хотелось бы мне поговорить с таким. Когда тот немец с Валереком приехал в Пустые Лонки, я так растерялся, что ничего не смог ему сказать.
— Пани Ройская своим молчанием сказала ему достаточно.
И они снова пошли по аллее.
Ночь была темная, пахло осенью и грибами, но было очень тепло. Огни отбрасывали красные блики на гуляющих офицеров. Наконец они заметили поляков. Когда Анджей и Ромек прошли мимо, офицеры вдруг повернулись и оказались лицом к лицу с ними.
— Was machen sie hier? [69] — спросил один из них вмиг изменившимся, каким-то каркающим голосом, в котором не оставалось и следа веселого смеха. — Sind sie Polen? [70]
— А что, разве нельзя? — самым наивным тоном спросил Ромек.
— Raus! [71] — крикнул другой немец, указывая на ворота.
Юноши спокойно повернулись и ушли.
У ворот Ромек обернулся. Немецкие офицеры стояли на том же месте и следили за ними. Ромек крикнул: «Адье!» — и помахал им рукой.
69
Что вы тут делаете? (нем.)
70
Вы поляки? (нем.)
71
Вон! (нем.)
Один из офицеров сделал жест, будто потянулся за пистолетом, но юноши уже были за воротами и скрылись в ночной тьме. Они громко расхохотались. Из темноты им ответил такой же смех двух немцев. Офицеры были еще слишком молоды.
— Нет, война не кончилась, что бы ни говорил тот немец, — сказал Анджей, когда они шли к своей хате. — Война только начинается. Этим молодцам еще придется испытать ее на себе.
— Дай-то бог! — сказал Ромек.
Они вошли в хату. В горнице за столом сидели Оля и Казимеж. Маленькая керосиновая лампа сбоку светила на них. Оля с улыбкой слушала Казимежа, который рассказывал ей что-то.
Слыхала сказал недовольно:
— Где вы пропадаете? Мы ждем вас. Яичницу будете есть?
— Еще бы, — ответил Ромек. — По три десятка яиц на каждого!
— Прости, мама, — Анджей поцеловал матери руку, — мы, знаешь, засиделись
— А как ты думаешь? — сказала Оля. — Конечно, очень беспокоилась.
И тут же сердце ее болезненно сжалось — она ведь даже не заметила отсутствия сына.
VI
Едва только повозка, увозившая Олю и Спыхалу из Пустых Лонк, исчезла за воротами парка, с противоположной стороны снова появился немецкий автомобильчик и остановился у крыльца. На этот раз Валерек приехал один.
Ройская встретила его холодно.
— Дай мне поесть, мама, — сказал Валерий, — я адски голоден.
Ройская проводила сына в столовую. Наскоро собрала на стол, подав что осталось из приготовленного на дорогу уехавшим.
Уже за столом она сказала:
— Я ведь просила тебя не появляться здесь.
Валерек с умилением взглянул на мать.
— Я помню это, мама, и не приехал бы, если бы у меня не было к тебе важного дела.
— Какого именно? — спросила Ройская.
— О, сейчас, сейчас… А Голомбеки уехали? Что-то их не видно.
— Так это дело касается Голомбеков?
— Да нет же. Просто интересуюсь родственниками. Мне показалось, что на крыльце стояла Геленка.
— Да, Геленка здесь.
— А Оля упорхнула с паном Спыхалой?
— Перестань, — сказала пани Ройская. — До чего же ты несносный, Валерек. Все такой же! Зачем же все-таки ты приехал?
— Да, я все такой же, — вздохнул Валерек. — А помнишь, мама, как ты однажды не взяла меня с собой в Одессу? До сих пор не могу забыть, как я тогда плакал.
В глазах госпожи Ройской засветилось тепло.
— Помнишь, ведь тогда я не был «все такой же», я был совсем другой. И ты считала меня тогда своим сыном.
— А разве теперь я не считаю тебя своим сыном?
— Не знаю. Теперь твое отношение ко мне совершенно переменилось.
— Но ведь и ты изменился.
— Я — да, но не мое отношение к тебе. Ну, да что об этом говорить… Так уж получилось…
— Все могло бы сложиться иначе, — с грустью сказала Ройская.
— Могло бы, но ведь не сложилось. Наибольшая житейская мудрость заключается в том, чтобы мириться с фактами. Пожалуйста, отрежь мне еще полендвицы [72] .
— Действительно похоже, что ты не ел дня два.
72
Филейная колбаса.
— Да, очень голоден. Сентябрьский холод обостряет аппетит. А если бы еще съездить на охоту…
— Не вздумай только притащить сюда немцев на охоту!
— Нет, нет… Здесь я больше не появлюсь. Я как раз приехал с тобой попрощаться.
— Попрощаться? Со мной? В чем дело?
— Я получил должность далеко отсюда. В Пулавах. Меня назначили управляющим несколькими имениями.
— В Пулавах?
— Под Пулавами.
— И ты будешь работать на немцев?
— А что же делать? Не могут же они оставить имения без присмотра. Нужен же им какой-то ответственный…