Хватайся! Рискуй. Играй. Умри
Шрифт:
03*. Я вызвал скорую. На вопрос, принимал ли он что-нибудь, я посмотрел в корзину для белья на стиральной машине.
В ней кровь. Нож. Пустые флаконы из-под обезболивающих, снотворных, противосудорожных и противорвотных таблеток. Пустая литровая бутылка водки.
Да. Да, черт, это суицид, а не его симуляция. Юрий Духов действительно решил уйти из жизни.
За что? Зачем? Почему он?
Я вытащил тело в зал. Найденными на кухне
Вдох. Мои губы сомкнулись с его.
Жив…
Выдох. Не жив…
Его грудная клетка продавливалась под моим весом. Я имитировал работу сердца.
Жив… Не жив…
Прошло минут пять, прежде чем я, мокрый и испачканный кровью, прекратил попытки реанимировать.
Моя спина прислонилась к стене, голова опустилась на колени.
Я закрыл глаза. Я не хочу видеть, чувствовать, слышать. Юра труп. Мне одиноко, Настя, обними меня. Аня, будь рядом, прошу. Зачем люди убивают себя?
Черт, тебе же только двадцать лет. Шесть часов назад ты смеялся и рассказывал о гитаре, которую продает Рубен Казарьян. Ты собирался подарить ее себе на день рождения.
Что не так с этим миром? Почему хорошие люди сами решают уйти из жизни, а плохие изо всех сил стараются протянуть дольше?
Руки обхватили колени, голова откинулась и ударилась о стену. Долгое время в комнате больше никто не двигался. И только «Шрамы» Tracktor Bowling раздавались по всей квартире.
Страшнее всего не тот факт, что рано или поздно тебя настигает неизвестность. А факт, что это происходит в самый неожиданный момент.
Интересно, какой будет реакция Ивана, если я встану в стойку пигуацюань? Эта стойка подобна поперечному шпагату, а атаки из нее преимущественно совершаются рубящими движениями ладоней. Очень жаль, что времени на выполнение приемов техники пигуацюань у меня не хватит.
Он все еще наносит яростные удары по корпусу, мои руки болят, кажется, скоро не смогут держать защиту. Решаюсь на резкое приседание с подсечкой. Соперник реагирует быстро, его нога отправляется мне в лицо, но оказывается зажатой предплечьями.
Я борюсь не с человеком. С раком.
Подсечку выполнить уже не могу — давно не мастер держать равновесие. Если сделаю ее, то свалюсь сам.
Поднимаюсь, не даю сопернику вытащить ногу из захвата. Иван подпрыгивает на единственно стоящей ноге, тянет на меня и падает вместе со мной.
Вроде не ударился, но помещение плывет перед глазами. Чувствую слабость. Вновь на ногах, говорю:
— Стоп.
Но Иван, кажется, не слышит или игнорирует. Он вскакивает
Боль. Я кричу и падаю с одного удара.
Иван, он же рак, прыгает на меня, бьет по груди. Только бы не по лицу, только бы не по лицу.
На самом деле когда-то, еще до самоубийства Юры, я сам собирался свести счеты с жизнью.
Макс, сбрось его, борись! Ну!
Рак, он же Иван, набирает скорость. Кажется, уже не чувствую его ударов. Вокруг только боль и плавающая комната из белых стен и разноцветных матов.
Я хотел жить. Я верил, что у меня все будет хорошо. Поэтому, сколько бы раз не подносил к себе нож, выбирал жизнь. Я верил. Но если потерял бы веру — лежать Максиму Волкову в могилке навсегда пятнадцатилетним.
Вот почему хорошие люди уходят из жизни. Они окончательно теряют веру.
Я волновался, когда по скайпу мне звонила интернетовская подруга. Ее звали Ирой, она старше меня на два года, ей семнадцать. Нашей дружбе сегодня, тринадцатого апреля, ровно год.
— Жить и умирать.
Я услышал ее голос, немного огрубевший от постоянного курения. Поздоровался:
— Умереть или выжить.
Ира заманила меня в свой мир, мир безысходности, помогла превратиться из обычного подростка в кого-то вроде эмо или хикки-социофоба. Она заставила меня вступить в ее клуб самоубийц. И через месяц мы все, а нас в клубе семь человек, должны свести счеты с жизнью.
Подруга прокашлялась, спросила:
— Что нового?
Я захохотал. Что нового? Что нового?! Она издевается.
— Я три года не выхожу из комнаты, за исключением туалета и поездок в больницу. Я по-прежнему нахожусь у бабушки взаперти, я в страхе перед мыслью сбежать отсюда. Как думаешь, что может быть нового?
Когда бабушка отобрала меня вместе с инвалидностью у отца, она совершила то, чего Максим Волков не ожидал: заперла в комнате. На улицу выходить не разрешила. Даже в школу. Она сказала, что «ты урод, и делать тебе среди нормальных детей нечего». Школьные учителя стали сами приходить ко мне домой и обучать индивидуально.
— Знаешь, ну вот я сегодня покрасила челку в розовый. А… А мама и не заметила. Как же больно осознавать, что ты — невидимка… Какие уроки сегодня были?
— Только история. Опять пялился на грудь училки.
Хохот Ирины, чем-то напоминающий лай сразу нескольких собак.
— И еще бабушка опять угрожала убить кошку, если я не поем.
Бабушка сама не готовила еду. Да и готовить она никогда не умела. По соседству — детский дом. Она каждый день ходила туда и брала остатки еды. Когда хочется есть, эта еда действительно кажется очень вкусной. Но я устраивал голодовку из принципа.