Хвост павлина
Шрифт:
К своему имени у нас отношение особое, поэтому многие авторы его вообще избегают. Не могу вспомнить у Пушкина Александра, у Чехова Антона, у Толстого Льва. Каждый человек не равнодушен к своему имени, поэтому если автор его употребляет, то непременно вкладывает в это особый смысл.
Федор Достоевский дал свое имя наиболее отталкивающему персонажу Федору Карамазову. Зато Александр Сергеевич Грибоедов одарил своим именем наиболее положительного героя — Александра Андреевича Чацкого. Разделив свое имя с отвергнутым обществом вольнодумцем, он как бы разделил с ним
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин создал образ Миши Нагорного, «государственного младенца», то есть человека благонравного, исполнительного, способного делать только то, что угодно начальству и только от этого получать удовлетворение. Можно было, конечно, придумать другое имя, разоблачая порок, но Щедрин поступил, как Достоевский, как все истинные писатели: не поднялся на прокурорскую кафедру, а присел на скамью подсудимых.
У Алексея Николаевича Толстого князь Алексей Краснопольский сверху плохой, но внутри хороший. Он других мучит, но мучится и сам.
А вот у Исаака Бабеля Исаак Дымшиц — человек циничный, бесчувственный, покупающий за деньги любовь.
Михаил Афанасьевич Булгаков в самом начале романа бросил Михаила Александровича Берлиоза под трамвай, чтобы к своему имени больше не возвращаться. Похожим образом поступил и Федор Абрамов, у которого в «Доме» «Федор из тюрьмы не вылезает».
Матерщинник несусветный, только и глядящий, как бы с колхозников лишнее содрать, — таков промелькнувший у Василия Шукшина председатель исполкома Василий Неверов. Промелькнул и у Василия Белова — тоже начальство, но уже неизвестно, положительное или отрицательное, — «сам председатель сельпа Василий Трифонович».
ИМЯ В ЧЕСТЬ ИМЕНИ
В разное время из разных мест два человека отправились за призрачным счастьем и писали женам письма о состоянии своих дел. Причем, писали так, как будто один у другого списывали.
Первый: Со мной случилось с первого шага скверное и комическое приключение…
Второй: Ох, матушка, забыл тебе написать про два страшных случая, происшедших со мной…
Первый: Дорогой читал. 90 сантим. проел…
Второй: Дороговизна в Ростове ужасная. За номер уплатил 2 р. 25 к.
Первый: Вервей городок еще меньше Женевы…
Второй: Баку значительно превышает город Ростов…
Первый: Правда, теперь мы опять без денег, но ведь недолго, недолго…
Второй: А денег почти что нет. Но не беда… скоро денег у нас будет во множестве…
Первый: Пришли немедленно, сейчас же как получишь это письмо, двадцать (20) империалов…
Второй: Вышли двадцать сюда телеграфом…
Эти цитаты, такие похожие, взяты из писем людей, невероятно далеких друг от друга.
«Первый» — великий русский писатель Федор Достоевский.
«Второй» — отец Федор, комический персонаж, созданный воображением двух советских сатириков.
Конечно, Ильф и Петров читали письма Достоевского и нашли в них для себя что-то смешное. В великом тоже можно найти смешное, и не понимают это лишь те, у кого почтение к великим подавляет природное чувство юмора.
ШАГ
От великого до смешного и от смешного до великого — вот два пути в сфере комического. Потому что юмор способен как возвысить, так и развенчать.
От смешного до великого — и перед нами бессмертный и нестареющий Дон-Кихот. От великого до смешного — перед нами щедринские градоначальники.
Вся история человечества — между великим и смешным. Между великим, которое становится смешным, и смешным, которое становится великим.
ДОСПЕХИ ДОН-КИХОТА
Между доспехами и успехами Дон-Кихот выбирает доспехи.
Другие выбирают успехи, потому что мода на доспехи давно прошла.
Мода на доспехи обычно либо прошла, либо еще не пришла.
А на успехи — всегда сохраняется.
ЩИТ И СМЕХ
Дон-Кихот — это поднятый на смех Иисус Христос, которому нет места внизу, на среднежитейском уровне. То его поднимают на щит, то поднимают на смех, — в те редкие удачные времена, когда не поднимают на Голгофу…
РОЖДЕНИЕ КНИГИ
Вот сколько ответственных лиц принимало участие в запрещении издания одной-единственной книги одного-единственного автора; Исполняющий должность начальника Главного управления по делам печати (подпись неразборчива),
Председательствующий член совета Главного управления по делам печати (подпись неразборчива),
Исполняющий должность отдельного цензора (подпись неразборчива),
Секретарь исполняющего должность правителя дел (подпись неразборчива),
И даже какой-то Верно (подпись неразборчива).
И все это — против одной книжки басен украинского поэта Леонида Глибова.
Некоторые подписи удалось разобрать:
«…Главное управление по делам печати уведомляет временное присутствие по внутренней цензуре в г. Одессе, что означенная рукопись должна быть запрещена к изданию. Временно исполняющий обязанности начальника Главного управления по печати М.Соловьев».
Временное присутствие, временные обязанности… Да, конечно, все это временное, но как быть, если живешь в это самое время?
О писателях иногда говорят, что они родились не в свое время. Но что было бы с литературой, если бы плохим временам не везло на хороших писателей? А она создавалась во все времена, несмотря на противодействие всех временно исполняющих обязанности, с неразборчивыми подписями, лицами и делами…
ЧУВСТВО САТИРЫ
От чувства юмора следует отличать чувство сатиры. Обычно оно появляется там, где не хватает чувства юмора, словно компенсируя отсутствие его. И даже не обязательно, чтоб была сатира, сатиры может и не быть, но чувство такое есть: уж не сатира ли?
Люди, лишенные чувства юмора, обладают повышенным чувством сатиры. Им все кажется, что она направлена против них, а когда именно она направлена против них, они определить не могут.