i 77717a20ea2cf885

Admin

И вдруг соображаю, что там, во дворе, давно уже кто-то переговаривается. Остаточный шум в ушах частично глушит звуки, и до меня доносятся лишь обрывки фраз.

– ...молодец, с одного удара...

– ...славно учишь...

– ...одно слово - воин растёт...

– Цыц, - низкий голос Васюты перекрывает гудёж.
– Спортите мне мальца похвалами. Как учили, так и управился.

– Будет тебе, Вася, - слышится звук шлепка, и ещё один, как будто кто-то с силой огрел другого по спине, но я вдруг понимаю, что на самом-то деле - это дружеское похлопывание.
– Малый уже в возрасте, его не спортишь.

Что дальше с ним думаешь, в дружину али как?

– Пусть пару квестов пройдёт, сперва со мной, потом один, там и посмотрим.
– Голос у моего нанимателя спокоен, как будто он не об опасной экспедиции сообщает, а об увеселительной прогулке. Я ошарашено сажусь на кровати.

Мало того, что пацана учат военному делу, так его ещё и в квест? Он же местный, зачем ему это? Или это вроде инициализации, как в индейских племенах, когда мальчики, взрослея, обязаны были пройти испытание на смелость, отвагу и мужество и только тогда получали и взрослое имя, и статус мужчины? А какой статус получит Ян?

Северного Варвара, кажется, робко подсказывает внутренний голос. Или Воина. Как-то так Гала их обозначила, помнишь? Ты чему там удивлялась - Васютиным шпорам? Клубу по интересам и учебным боям во дворе? Это трактирщик может повстречаться бывший, а Воин - бывшим не бывает.

Сквозняк так и гуляет по полу, но подняться, закрыть окно - неловко, подумают мужики невесть что. Однако ежели они до сих пор на крылечке разбор полётов проводят, то времени с момента, как я заснула, прошло чуть-чуть, а мне сперва показалось, что полночи, не меньше. И как это Васюта так ловко меня загасил? Видать, озаботился, что истерику могу устроить, подстраховался. Ловко это у него получилось, а главное - без побочных эффектов, настойка-то, хоть и моментального действия - недаром её Гала махонькими стопками принимала - но и выветривается из головы быстро. Что самое удивительное - успокоилась я, совсем успокоилась, не иначе, как в состав зелья ещё и пустырник входит. На запах-то он слабоват, другими компонентами забивается, а вот срабатывает быстро.

И голова на удивление чистая. И спать абсолютно не хочется. Перебила сон-то, теперь долго придётся маяться.

Из голосов снаружи пытаюсь уловить уже знакомый Васютин, но хозяин либо примолк, либо отошёл. Да не запрёт же он меня, в самом деле, если я из своей комнаты нос высуну? Невмоготу сидеть в одиночестве и в темноте, на кухне хотя бы светло. Стоит мне подняться, скрипнуть половицей - за окном раздаётся шиканье, и разговор переходит в другую тональность, намного тише. Вот это слух...

Приоткрываю дверь. И впрямь светло, от двух ламп вроде тех, что над крыльцом сейчас светят. Ян ставит стопки чистых тарелок в посудный шкаф, степенный, старательный хлопчик, как будто и не он совсем недавно... Стоп, плохое не поминать. Он оборачивается ко мне обеспокоенно.

– Ты что не спишь? Помешал кто?

Я только головой мотаю.

– Просто не спится. Побуду здесь немного... Скажи-ка мне вот что: завтрак-то у вас в котором часу? В конце концов, - тороплюсь объяснить, - я всё-таки человек нанятый, и раз уж подрядилась - надо отрабатывать, не буду же я всё время разлёживаться.

Он понимающе кивает.

– Встаём-то мы с рассветом, уроки у нас с Васютой. Только сперва печь ставим протапливаться,

а уж после уроков что и готовим. Да ты не суетись, твоё время завтра придёт.

– Придёт, конечно, - отзываюсь рассеянно, осматривая полки с крупами.
– Только, видишь ли, привыкла я с вечера заготовку какую-нибудь на утро делать, чтобы потом время сэкономить. Может, гречку запарить? Чугунок подходящий найти бы ...

Ян снимает с одной из полок увесистый чугунок, с другой - мешок с крупой. В мешке килограмм восемь, навскидку, а парень тягает его как пёрышко. Я бы так не смогла. Мне остаётся прокалить гречу на сковороде, засыпать в посудину и залить кипятком, после чего Ян, подхватив чугун ухватом, ловко водворяет его в печь. И так я бы не смогла, это ж ещё руку набить нужно, чтобы этакий узкий да гладкий черенок в ладонях не провернулся и не ухнули бы на пол каша или щи. А вот Васютин племянник управляется со всем этим хозяйством играючи, даром что квестов ещё не прошёл.

– Всё?
– спрашивает.
– Больше ничего не нужно?

– Всё, в тепле к утру упреет.

– Ты ж городская, - говорит Ян вроде бы невпопад.
– И руки-то у тебя... Что смотришь? Белые ручки-то, не в мозолях, к работе тяжёлой непривычны. Откуда про печь-то знаешь?

Это мне как похвалу понимать, что ли?

– Я, когда маленькой была, часто у бабушки гостила, так у неё такая же печка была, разве что поменьше. Вот и насмотрелась, и кое-что и запомнила.

Ян с каким-то удовлетворением кивает.

– Из нашенских ты всё-таки. Не зря Гала тебя сюда привела.
– Он снимает с пояса полотенце, которым, должно быть, подпоясывался вместо фартука, пока мыл посуду.
– Раз ничего не нужно - пошёл я. Доброй ночи, Ванесса.

– И тебе доброй ночи, Ян. Спасибо.

Для него день, наконец, закончен, пора и мне на покой.

Но долго я ещё сижу на подоконнике, вглядываясь в ночь и думая горькие думы. И сон, который, наконец, меня смаривает, приносит не облегчение, не отдых, а лишь тоску.

***

А потом я просыпаюсь, неожиданно, как будто кто-то тряханул меня за плечо. Полная луна заглядывает в окошко и в комнате светло на удивление, я даже могу сосчитать петли на вязаном покрывале. Нора похрапывает на коврике, а я и не помню, когда она успела просочиться? Тяжко мне, душно. Потираю виски, уж очень в них стучит - и вдруг обращаю внимание на свои руки. В лунном свете кисти бледные, с голубизной, как у какого-то умертвия. Такие же, только с побелевшими лунками ногтей, были у девочки, побывавшей в пасти раптора, и бесполезно было пытаться нащупать на них пульс.

Меня вдруг заливает волной лунного сияния, и вот уже я вся - такого же синюшного оттенка, я чувствую, как леденеют от недостатка крови лицо, кончики пальцев, ступни. Хорошее воображение играет со мной скверную шутку: мне уже кажется, что это у меня самой вспорота клыками грудь, прокушены лёгкие, просто я в шоковом состоянии и потому не чувствую пока боли, но вот-вот начну захлёбываться собственной кровью, булькать и хрипеть, как та девочка, совсем не похожая на Соньку. В сознании вдруг соединяются две действительности. Тело будто зажато в тисках, словно это я вишу куклой в пасти ящера. Мир ужат до размера этих челюстей. Последнее смыкание - и смерть.