i 77717a20ea2cf885
Шрифт:
А если бы потащил, вдруг думаю, сильно бы я сопротивлялась? И мысленно вешаю на сердечную мышцу ещё один замок. Клац!
Дура.
...Никогда бы не подумала, что тренировки - столь тяжкий труд. Рубаха на мне взмокла аж на животе. После пятнадцатого выстрела Васюта, наконец, сжалился.
– Хватит на сегодня. Оружие прибери.
Я добралась до кровати и рухнула. Минут через пять поняла, что если не встану сейчас, не сделаю этого никогда.
Спину сводит судорогой. Двигаю лопатками, пытаюсь потереться о дверной косяк - сама-то не могу массировать, не дотянусь! и решаю: будь что будет, а ванная сейчас
Пошарив, выуживаю на свет ларчик... нет шкатулку! Большую, как моя домашняя, для рукоделья. Ух, ты! Моя-то дешёвым гобеленом обтянута, а эта - из бересты, а на крышке - женская фигурка держит в поднятых руках стилизованные колоски, а за спиной у неё кружит солнышко-свастика. Макошь, покровительница всех женских рукоделий, как в нашем деле без неё? Откидываю крышку.
Так и есть, рукодельная! Вот только всё в ней перемешано - нитки, иголки, крошечные ножницы, лоскуты, и бусины. Зато будет, чем заняться вечерами. Ежели Васюта, конечно, позволит, шкатулка-то не иначе, как сестрицы покойной, тут без его разрешения не обойтись.
– Васюта, - заявляю, входя на кухню.
– Чур, ванна моя! Никого не впущу, ни живого, ни мёртвого!
К моему удивлению, он не возражает.
– Я тебе уж воды налил. Горячо, смотри, не выскочи. И травок добавил, попарься; cпину, поди, ломит.
...- Оу!- подвываю минуту спустя, выскакивая, как ошпаренная, из воды.- Васюта-а-а! Ты что, сварить меня удумал? Только не вздумай заходить!
– добавляю поспешно, потому что он ужё суётся в дверь.
– Ничего себе - попарься! Сразу бы в кастрюльку посадил, да на огонь, чего уж там!
– А ты потихоньку, - советует он. И чувствую по голосу - ухмыляется.
– Привыкнешь. Мне-то ничего...
– Тебе ничего, - ворчу, окуная на пробу в воду палец и добавляя холодной.
– У тебя шкура вон какая толстая, а я существо деликатное, нежное.
– Вздохнув, сажусь на край ванны.
– Ты сам-то здесь помещаешься? Не тесно?
За дверью смешок.
– Ещё и для тебя место останется.
– Уйди, ирод, не подслушивай!
– я швыряю в дверь полотенцем. Опускаю ноги до колен. Горячо, но уже можно терпеть. Немного погодя опускаюсь полностью... почти полностью, улечься не получается - ногам не во что упереться. Рост-то у меня не Васютин! Кое-как пристраиваюсь, опершись спиной о бортик. Всё равно хорошо, хоть и не дома... Минут через десять Васюта деликатно стучится.
– Ты там жива ещё?
– Нет! Как раз вкрутую сварилась. Васюта, а у тебя в укладке шкатулка рукодельная, можно ею пользоваться?
Молчание.
– Эй!
– Какая она из себя?
– спрашивает Васюта. Конечно, мужики такие мелочи не помнят.
– Такая... не маленькая, из бересты, с Макошью на крышке. Внутри всякие ниточки, клубочки...
– С Макошью? Узнала? Бери. Полотенце-то дать?
– спрашивает он.
– Да... ой, нет!
– я вспоминаю, что полотенце у самой двери, брошенное.
– Сама возьму. Хитрый какой нашёлся.
Пар наполнен ароматом лаванды, тело моё бел...красное распарено, размякло, вылезать не хочет. Не заснуть бы, а то нахлебаюсь...
Вечером мы жарим
...Из любопытства заглядываю в зал. Он полон; ставни, как обычно вечером, прикрыты, но уже горят ровным светом масляные светильники. Гул голосов, треск костей на зубах... Говорила я, понравятся им цыплята. Выхожу на крылечко подышать, на белый свет полюбоваться.
И минуты не проходит, как сзади меня облапливают ручищи не менее Васютиных. Потеряла бдительность, блин.
– Ох и сударушка!
– шепчут пьяненько в ушко, - пойдём, что ль, помилуемся...
В иное время я бы завизжала. Но дневные занятия как-то резко повысили мою самооценку. И я, не оборачиваясь, без замаха, но достаточно сильно тычу локтём в чей-то живот. Попала.
– Уйй, - отзываются за спиной жалобно. Поспешно оборачиваюсь. Кто ж такой прыткий? Держась за живот, согнулся пополам здоровенный парень, морщится, бедненький. А я виновата, что такая маленькая, но сильная? Мой локоток ему, должно быть, в солнечное сплетение заехал. Болевой центр, знаете ли...
– Ну, ты, - решительно упираю руки в боки. Парень с трудом разгибается, и я вдруг вижу, что годков-то ему не особо много, хорошо если семнадцать-восемнадцать. Он просто вымахал под два метра.
– ...дамский угодник, - продолжаю, охолонув.
– Руки-то не распускай! Смотри, куда лезешь, нашёл "сударушку"! Я ж тебе в тётки гожусь!
Хотела сказать - "в матери", но постеснялась. За спиной охальника как из-под земли вырастает мужичок постарше, придерживает младшего за плечо:
– Прощенья просим, сударыня. Молод, глуп.
– И что-то быстро шепчет оболтусу. До меня доносится: "На Цветочной улице... своими собственными ручками... как на рогатину". Ага . Слава моя бежит впереди меня.
Моя жертва трезвеет на глазах, даже становится жаль. Красавец, глазищи зелёные, кудри золотом покрыты, веснушечки милые... Просто Аполлон местный. Сплоховал ты, парниша.
– Прощенья просим, сударыня, - он истово кланяется.
– Не досмотрел. Больше не повторится.
– Прощаю, - говорю смягчившись.
– Иди уж...
Он деревянно поворачивается и скрывается за дверью.
– Не серчай, - добавляет его заступник.
– Девками Петруха набалован, вишь, красавчик каков? Они на него как мухи на мёд... Бить-то не будешь? Его твой Васюта счас и так приложит...
Я готова схватиться за голову. Да что они тут из меня монстра какого-то делают? Скоро мной детей пугать начнут?
Минуточку. Мой Васюта? Эй!
... Бить его он не стал, просто вывел за ухо на крылечко. Велел посидеть, подумать. Это мы с Хорсом уже из-за угла подсмотрели; соваться в зал я не рискнула.
– Видишь?
– шепчу Хорсу.
– Смотри, дамский угодник! А то налетишь вот так, не знаючи.
Он снисходительно чихает.
***
Работа закончена, я открываю на кухне окно: упарилась. На соседней улице тренькает... гармошка? Баян? Янек ушёл послушать старших, и я остаюсь одна. Извлекаю из укладки заветную шкатулку, устраиваюсь ближе к свету и начинаю разбирать доставшееся добро. Прощёная Нора спит под столом.