И Ангелы Молчали

Лукадо Макс

принять решение, от которого нельзя уклониться. Двое солдат сопровождают его, когда он спускается по каменным

ступеням крепости на просторный крепостной двор, который вымощен каменными плитами, залитыми лучами утреннего

солнца.

При виде его солдаты-сирийцы, одетые в короткие тоги, вытягиваются, сжимают копья и глядят прямо перед собой.

Они стоят на полу, вымощенном гладкими плоскими коричневыми камнями, которые солдаты расчертили, играя в

ожидании суда.

Но в присутствии

прокуратора они не осмеливаются продолжать игру.

Позолоченное сиденье установлено на возвышении с лестницей из пяти ступеней. Судья поднимается и занимает свое

место. Вводят обвиняемого. Его ставят перед судьей. Следом за ним входит процессия священников и религиозных

вождей. Они проходят вдоль стены и останавливаются.

Пилат смотрит на одинокую фигуру, стоящую перед ним.

— Не очень-то похож на Христа, — бормочет он.

Отекшие, покрытые грязью ноги. Загорелые руки. Мозолистые ладони.

Он скорее похож на ремесленника, чем на учителя. И уж совсем не верится, что этот человек — смутьян, нарушитель

спокойствия.

Один глаз не открывается и представляет собой огромный, почерневший синяк. Другой смотрит в пол. Нижняя губа

рассечена и покрыта коркой запекшейся крови. Волосы, тоже все в крови, прилипли ко лбу. Руки и ноги исчерчены

багровыми рубцами.

— Снять с него одежду? — спрашивает один из солдат.

— Нет. В этом нет необходимости.

И так понятно, что этот человек был избит.

Прокуратор не стал бы требовать, чтобы к нему привели этого узника. Наученный опытом, он не хочет встревать в

споры, возникающие между этими иудеями, особенно если споры касаются религии. Но следует признать, что этот Христос

служит причиной немалых волнений в народе.

— И они говорят, что этот человек призывает народ к бунту? — громко вопрошает Пилат, глядя на солдат, которые

стоят по бокам от него, — тем самым он дает им молчаливое позволение хмыкнуть и нарушить повисшее молчание. Они

понимают его правильно и хмыкают. Он меняет позу и прислоняется спиной к стене. Если бы не обвинения, которые были

выдвинуты против человека, стоящего перед ним, Пилат попросту отмахнулся бы от этого дела. Но в речи обвинителей

прозвучали слова «восстание», «налоги», «кесарь», и поэтому он продолжает дознание.

—Ты — царь Иудейский?

Впервые за все время Иисус поднимает глаза. Он не поднимает голову — только глаза. Исподлобья Он смотрит на

прокуратора. Пилат удивлен, услышав интонацию, с которой отвечает ему Иисус.

— Это ты сказал.

Пилат не успевает ответить, как из кучки предводителей иудеев, собравшихся в сторонке, раздаются голоса:

— Видишь, никакого уважения!

— Он призывает народ к восстанию!

— Говорит о себе, что он — царь!

Пилат

не слышит их. «Это ты сказал». Ни попыток оправдаться, ни объяснений, ни паники. Галилеянин вновь опустил

глаза и смотрит в пол.

Что-то в этом провинциальном учителе нравится Пилату. Он не такой, как те, кто собрался около стен претории. Он не

похож на одного из этих длиннобородых иудейских вождей, которые могут похваляться своим всемогущим Богом, а

минуту спустя попрошайничать, умоляя о снижении налогов. Его взгляд отличается и от яростных взглядов зилотов, постоянно угрожающих миру и безопасности Римской империи, которую Пилат должен защищать. Он не похож на других, этот Мессия, родившийся в глухой провинции. Пилат смотрит на него, и в памяти начинают всплывать слышанные им

истории.

«Теперь я припоминаю», — бормочет он себе под нос, спускаясь по ступеням и направляясь к балкону. Он встает у

перил, облокачивается на них. Испуганные им голуби взмывают в воздух и, хлопая крыльями, опускаются на улицу внизу.

Пилат размышляет об услышанном. Странная история о каком-то человеке из Вифании. «Он умер и был мертв три...

нет, четыредня. Так значит, об этом раввине говорили, что он позвалпокойника и тот, ожив, вышел из гробницы А потом

еще эта толпа народа у Вифсаиды Их там было несколько тысяч... да, кто-то из дворца Ирода докладывал об этом. Они

хотели сделать его царем. Ну да, конечно, он ведь накормил всю эту толпу».

Пилат поворачивает голову и смотрит на детей, играющих на улице под балконом. Некоторые из них подбежали к

стражнику и о чем-то с ним говорят. Конечно, они просят подачки. Эти дети не очень хорошо выглядят. Худые, даже тощие.

Свалявшиеся волосы — наверное, у них вши. Отчасти Пилата беспокоит, что стражник разговаривает с ними, но, с другой

стороны, его беспокоит, что стражник ничего не делает, чтобы помочь им. И определенно его беспокоит вопрос, почему

дети вообще должны болеть. Но они болеют. Болеют в Иерусалиме, так же как и в Риме.

Он оборачивается и вновь смотрит на глядящего себе под ноги человека перед помостом. «Да царь бы нам не

помешал, — вздыхает он, — такой царь, который смог бы все это исправить».

Было время, когда Пилат думал, что сможет навести здесь порядок. Он прибыл в Иерусалим с убеждением: то, что

было хорошо к северу от Средиземного моря, будет хорошо и к востоку от него. Но это было так давно! Это был другой