…И было детство

Юдкевич Екатерина

– Господи! – изо всех сил, захлебываясь, кричит Люся. – Где Ты? Помоги!

Капитан, стоящий на мостике, вдруг отчетливо разглядел девочку, брошенную волной к дверям рубки. Он открыл дверь и, ухватив Люсю за воротник пальтишка, втащил ее внутрь. Девочка была без чувств. Капитан не имел возможности разбираться, он только еще больше насупился и кивком головы указал матросу на Люсю. Но Сашке и не требовалось указаний, он уже перенес свою любимицу на диванчик, расстегнул мокрую одежду и приник ухом к ее груди. Девочка дышала ровно, будто спала, и тогда матрос снял свою куртку, а затем, подумав, и форменку, стащил со спящей мокрое пальто и закутал ее в свою одежду. Больше он ничего не мог сделать, оставалось вернуться к штурвалу. Вдруг он увидел, что за огромной

волной, далеко на горизонте, показалась темная полоса! Сашка закрыл глаза и потряс головой, но когда он вновь посмотрел в даль, полоса стала еще отчетливее.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться, – бодро проговорил матрос и вдруг засмеялся.

Капитан, занятый приборами, зло покосился на Сашку:

– Что это тебе хихикать захотелось?! Что надо?

Капитан Евгений Павлович не хотел идти в этот рейс. Напрасно он кричал в кабинете начальника порта и стучал кулаком по столу, доказывая, что по всем метеосводкам на Ладоге надвигается шторм и что на старом кораблике он вряд ли сумеет доставить людей на остров без приключений. Все словно онемели, его не слушали и о чем-то шептались за спиной. И было в этом шепоте что-то такое, что капитан вдруг почувствовал: кто-то сознательно толкает его корабль в беду.

Оставшиеся сутки он изо всех сил гнал от себя эти мысли, но ужасные погодные условия и уже завершенная навигация вновь возвращали его к невеселым размышлениям.

Придя вечером 10 ноября на причал, он ожидал увидеть несчастных солдатиков, которых перевозят на учения. Он почему-то так и решил про себя и очень жалел этих незнакомых ребят, но его взгляду представилась совсем другая картина. На берегу теснились друг к другу люди с небольшими детьми, меньше мужчин, больше женщин и детей. Всего Евгений Павлович насчитал их двадцать, у одной из женщин на руках был грудной ребенок. Рядом с путешественниками суетился невзрачный мужичонка с портфелем, каких капитан привык звать про себя «кабинетная вошь». Ясно было, что он не едет. Подойдя к Евгению

Павловичу, он вонзил в него свои глазки-буравчики и произнес хрипло:

– Доставишь на остров – и сразу назад, в разговоры не вступай, не советую.

Затем, наклонившись к самому уху капитана, прошелестел:

– Народец поганенький, понял?

Евгений Павлович ничего не понял, а потому решил уточнить:

– Забирать-то их когда?

Человечек вдруг весь затрясся от хохота:

– Они там и зазимуют, на зимовку едут, на остров!

Тут капитану стало не по себе:

– Там ведь жить негде, – проговорил он, но, оглянувшись, увидел, что мужичонки нигде нет, а его пассажиры уже проходят на корабль.

Всю дорогу, пока не начало сильно штормить, Евгений Павлович размышлял, кто же они, эти люди, пустившиеся с малыми детьми в столь опасное путешествие, да так ничего и не придумал. Но когда на корабле отказали все приборы, в минуту высшего душевного напряжения капитан понял, что это не его, а этих людей хотели погубить, вместе с малыми детьми погубить, а на него просто наплевали. С этой минуты он был готов умереть, но доставить людей на остров, и когда Люську, словно на крыльях, вынесло к дверям рубки, когда капитан увидел, что девочка цела, он, давно забывший о церкви, бывавший там только в детстве, незаметно перекрестился.

– Если Ты есть, помоги, – прошептал он и добавил: – Больно деток жалко.

– Товарищ капитан! – надрывался ему в самое ухо Сашка. – Товарищ капитан! Что с вами? Земля! Берег! Земля!

А Люська видела, как ухватила ее гигантская волна и понесла куда-то, но вдруг среди волн возникла светящаяся фигура. Она приближалась с каждой минутой, словно шагала по морю в сапогах-скороходах, вот человек протянул руки и отнял девочку у волны.

– Это Ты! – восхищенно проговорила Люся, вглядываясь в знакомое лицо. – Ты все-таки пришел, какой же Ты красивый!

Больше она ничего не помнила.

Глава 2

Остров

Не

помнила Люся и как прижимала ее к себе плачущая крестная, как с тревогой вглядывался в ее лицо не по-детски серьезный Ваня, не слышала, как, прощаясь со всеми, суетился вокруг нее радостный Сашка. Девочка действительно крепко спала. Фельдшер из дома инвалидов, буквально примчавшийся на пристань на своей серой лошадке, подтвердил факт сна. Он также сделал заключение, что, вероятно, усталость и сильное нервное напряжение последних двух суток, а еще и удар, полученный при падении, вызвали работу никому не ведомых защитных сил, которые включаются в организме человека, когда все остальное израсходовано.

Люсю решено было пока не будить, ее бережно перенесли на подводу и уложили, укутав со всех сторон. Если бы девочка все же могла обернуться, она бы увидела одиноко стоящего на причале капитана корабля «Тургенев»; воспаленными, красными глазами он смотрел вслед удаляющимся подводам, и взгляд его выражал не то недоумение, не то тоску.

Расхлябанная, топкая дорога вилась нечеткой лентой, уходила вдаль, в вековой молчаливый лес. Суровые скалистые берега были покрыты легким снегом, корни сосен торчали из них, как крючковатые пальцы огромных великанов. Безмолвным, таинственным и страшным показался капитану остров. Четырнадцатилетним юнгой пройдя Великую Отечественную, получив медаль за храбрость при спасении товарищей и ценных документов с горящего корабля, Евгений Павлович уже ничего не пугался. В ту пору он, верткий и юркий мальчишка, шесть раз возвращался на корабль, вытаскивая на берег раненых. Но сейчас, глядя на уменьшающиеся с каждой минутой фигурки людей, он вдруг ощутил всю их беззащитность и внутренне содрогнулся.

Подводы все дальше и дальше двигались вглубь острова. Утомленные тяжелой дорогой люди молча шагали рядом, стараясь в городской неподходящей обуви окончательно не завязнуть в грязи. Почти на всех одежда была если не мокрой, то влажной, и путники невольно поеживались, стараясь сберечь как можно дольше остатки тепла. Подвод было три, а потому решили посадить на них библиотекаря Надю с грудной Аглаей и всех детей, а оставшееся место занять вещами.

Константин Казимиров – молодой, светловолосый студент-учитель – шагал бодро, казалось, ему ничего не стоит отмахать не двенадцать километров, а во много раз больше. Он бодро насвистывал какую-то легкую мелодию и, оглядываясь по сторонам, радостно улыбался белозубым ртом. Иногда он догонял то одного, то другого путешественника, обнимал за плечи и, щуря близорукие глаза, радостно восклицал:

– Посмотрите, Татьяна Михайловна, красота-то какая! Вот уж действительно – мир Божий! Недаром этот остров святые когда-то выбрали, ох и заживем мы здесь!

В ответ на грустный взгляд спутника или спутницы, он нетерпеливо передергивал плечами и голосом, не оставляющим возможности возражать, добавлял:

– А я вам говорю, заживем! Вот увидите. Это же в наше время, если хотите, чудо – в монастыре пожить, – и твердо шагал дальше.

А дорога вела и вела, казалось, нет ей конца и края, и Татьяне вдруг почудилось, что именно по таким дорогам, на протяжении всей многовековой истории Руси, ходили странники, разнося по городам и весям слово Божье, нередко с собственным вымыслом и прибавками. Вдруг стало жаль ей этих странников и всю, до боли родную страдалицу-Россию, захотелось обнять и расцеловать каждую пядь земли, каждую травинку, веточку. От этих мыслей посветлело у Татьяны на душе, и она поторопилась, чтобы догнать подводу, на которой ехали Люся и Ваня.