И было утро, и был вечер
Шрифт:
Даже в июне Костя еще не всполошился, не допускал мысли о серьезной опасности для жизни. Я помню, как он тогда еще отшучивался:
– Эта опухоль мне "сразу не понравилась", как Рабиновичу, заставшему свою Сару в постели с Абрамовичем. Помнишь? Пройдя мимо любовников на кухню, Рабинович убедился в своих худших предположениях, а именно - фаршированную рыбу они съели!
– Хорошенькие шуточки.
– Ну, на кухню я еще не заходил. Вот сделаю все анализы, покажусь онкологу, тогда и узнаю, что сталось с фаршированной рыбой.
Анализы оказались
– Такой диагноз для мужчины практически - смертный приговор. Надежды на благоприятный исход ничтожны.
Влиятельный знакомый, однокашник по Литинституту, известный поэт и общественный деятель Расул Гамзатов и кое-кто из друзей сделали доброе дело - устроили Костю на лечение в "Каширке" - лучшей клинике Всесоюзного онкологического научного центра Академии медицинских наук (ВОНЦ) на Каширском шоссе, 6.
Директором этого центра был тогда академик Блохин, и поэтому обитатели "Каширки" называли клинику Блохинвальдом.
Вначале Костя обвинял себя в том, что по собственной лености затянул обследование и довел себя до столь печального состояния. Впрочем, врачи в этом его не обвиняли, что было для него некоторым утешением: "Я не виноват".
До конца 1981 г. оставались еще какие-то призрачные надежды, и Костя продолжал верить врачам. В клинике ему был обеспечен приличный уход. Его поместили в отдельную палату, поскольку других мужчин в отделении "Молочная железа" не было. Сплошное женское окружение поначалу стесняло Костю, затем привык.
В первый месяц действия врачей недоверия не вызывали. Однако спустя месяц Костя заметил, что они сами не верят в эффективность лечения...
На 22 июля 1981 г. была назначена так называемая "радикальная" операция. Оперировала доктор медицинских наук Вишнякова. Она была доброжелательна, внимательна и общительна, подробно объяснила Косте цель предстоящей операции, ободряла его. По ходу "радикальной" операции была предусмотрена "срочная гистология", то есть микроскопическое исследование на наличие раковых (атипичных) клеток. Результат этого исследования оказался, увы, неутешительным - "атипичные" клетки обнаружились.
После операции была, как положено, реанимация, интенсивная терапия... Левая рука действовала плохо, самостоятельно управляться одной рукой на одной ноге было трудно.
Костю на время взяли к себе его близкие, добрые друзья Лена и Марк Кисенишские. Последние надежды на улучшение рассеялись - болезнь прогрессировала. Последовали три тяжелых и бесполезных курса "консервативного" лечения, но ни известные лекарства, ни специальная "химия", ни рентген не помогли.
Несколько раз в клинику приходила Зоя Масленникова. Костя был рад ее визитам. Она приносила портативный магнитофон и записывала Костин голос: он читал стихи - свои и чужие. Читал красиво, проникновенно.
В 1983 году, когда все надежды окончательно рухнули, Костя говорил о смерти внешне спокойно, хотя очень любил жизнь, и близость
... Мы у цветного ящика сидели
Не где-нибудь, а на Каширском, 6,
И думали о собственном уделе,
Каков он есть.
Но я-то знал, что нету мне спасенья,
Что свой отрезок я уже прошел,
Что хорошо тебе, старик Есенин,
Что мне нехорошо.
В октябре 1984 года клиника отказалась держать у себя "неперспективного" Костю. Пришлось ему переселяться в Теплый Стан, в свое неухоженное жилище. Привести в порядок свою первую (и последнюю) квартиру Костя уже не успел, даже книги не распаковал. На самом краю Москвы, в не обустроенном еще районе новостроек, стало совсем трудно. Поблизости не было ни магазинов, ни диетстоловой, ни аптеки, ни рынка.
Костя научился кое-как варить простую еду: бульон из курицы, картофельное пюре, кисель. Болезнь обострялась, становилось все труднее управляться с протезом. Костя невыносимо страдал от болей, от раздиравших его метастазов. Физические страдания усугублялись бытовой неустроенностью и одиночеством.
Говорить о настоящем, а тем более о будущем, было невозможно - о чем?
Мы вспоминали прошлое, то военное прошлое, которое соединило нас 42 года тому назад. Больно было смотреть на Костю, осунувшегося, сильно постаревшего и поседевшего после лечебных курсов рентгено- и химиотерапии. Он держался исключительно мужественно, пытался отвлечься от боли и тяжких мыслей чтением, но скоро это стало невозможно. Как-то он взялся читать "Опыты" Монтеня. Начал с маленькой главки "О боли". Прочел несколько строк и не выдержал, отложил - голова раскалывалась от боли.
Он не хотел никого затруднять, стеснять, обременять своей беспомощностью. В Теплый Стан к Косте по просьбе Зои Масленниковой часто приходила ее приятельница Таня, молодая верующая женщина. Она очень заботливо, как близкий человек, ухаживала за Костей: ходила в магазины, на рынок, варила, убирала. Удивительно добрая, внимательная и неутомимая женщина - истинная христианка.
– Константин Ильич, - говорила она, - я поеду сейчас не рынок, куплю красивые цветы, в Черемушках есть. Приготовлю вкусное жаркое. Выпьем вина, и, - увидите, Вам станет лучше. Я верю, я убеждена.
– Спасибо, Таня, но незачем ездить в Черемушки. Я красоты цветов не понимаю.
– Ну, что Вы, цветы - это очень красиво!
– Это надо чувствовать. А я не чувствую. Уже не чувствую. Раньше любил театр...
– Я все-таки съезжу. Вам станет лучше. Верю. Я скоро вернусь. Лучше не стало.
В последние дни боли усилились неимоверно. Для их купирования кто-то советовал калечащую операцию. Аптекари отказывались продавать большие дозы болеутоляющих лекарств. Говорили: "Вы все забрали для Левина. Есть еще больные. Надо совесть иметь". Я объяснял и упрашивал управляющую аптекой. Она в конце концов находила какие-то свои "внутренние резервы" и отпускала по рецепту. А он терпеливо ждал и не возмущался...