i dfee46a8588517f8

User

Из сказанного отнюдь не следует, что Бобринский, Мака­ров и другие заблуждались насчет истинного положения дел в «союзах». Они отлично знали, что никого, кроме немногочис­ленных, преимущественно деклассированных, а то и просто босяцких элементов за редкими исключениями эти местные черносотенные функционеры не представляют, что народ так же далек от «союзников»-провинциалов, как и от них самих. Не был для них секретом и моральный ценз местных «союзных» заправил, многие из которых должны были бы находиться за тюремной ре­шеткой, если бы не особое отношение к ним властей предержа­щих. Но в том-то и состояла безвыходность ситуации, что, зная истинное положение дел, испытывая брезгливое презрение бар, вынужденных якшаться с подонками общества, та же власть пре­держащая и «верхи» черносотенства все свои надежды по части

завоевания масс возлагали на этих «плебеев», поскольку нико­го другого в их распоряжении не было.

Естественно, что на петроградском съезде эта ситуация не могла не обнаружиться. Суть ее очень точно выразил А. А. Бобринский в письме Щегловитову, написанному 22 ноября, т. е. в самый разгар работы съезда. Бобринский преду­преждал, что ему придется или воздержаться от подписания предложенных резолюций, или подписать их, оговорив свое несогласие по конкретным пунктам. «Возражения мои,— пояснял Бобринский свою позицию,— зиждутся на том соображении, что съезд монархистов представляет из себя, как-никак, улицу, правую улицу — но все же толпу. При таком составе съезда нам следует соблюдать сугубую осторожность во всем, что касается верховной власти. Мне сдается, что наши сегод­няшние резолюции грешат в отношении этой железной осторож­ности». Перечислив далее эти «неосторожные» пункты (удаление нежелательных министров и сожаление об уходе же­лательных, указание «на знаменитое строго конфиденциаль­ное» письмо восьми министров), Бобринский писал: «...все это предметы, о которых вполне приличествует рассуждать и даже заявлять членам Государственного совета... Но улица, хотя бы и совсем правая, не должна бы, по моему мнению, позволять себе давать указание государю или критиковать его действия»¹¹⁸.

^ Как видно из доклада Глобачева, черносотенная элита, яс­но представлявшая себе, во что выльется нижегородское сбори­ще, не собиралась в нем участвовать. «Совершенно болен, и по­нятно, не поеду в Нижний Новгород, куда меня усиленно зовет почтеннейший, но и неопытнейший Н. Н. Тиханович»,— писал За- мысловскому из Харькова 19 ноября один из его соратников по третьей Думе, архиправый профессор А. Вязигин. Присутствие на съезде таких господ, «как уличенный в грязных делах Ко- тов-Колошенко... подрывает доверие к съезду и общему делу в широких кругах безразличных... Ведь я знаю главарей монархи­ческого движения с 1905 г. и могу учесть их государственный смысл и значение. Однако прямо скажу, что там есть только 2—3 человека, пригодных для совета»"⁹.

20 ноября 1915 г. Л. А. Тихомиров записал в дневнике по поводу готовящегося в Нижнем Новгороде съезда:«Но Кологри- вов приходит в ужас при одной мысли спутываться с этими гос­подами. Щечков тоже, конечно, не поедет. Ну, само собой разу­меется, что я не только не поеду, но и говорить-то с ними не хочу... С гг. Дубровиными, Васьками Орловами и пр. и пр. я не могу иметь дела... Впрочем, с этой распущенной толпой всевоз­можных „союзников", полагаю, не только я, но и гениальнейший Человек ничего бы не мог сделать»¹²⁰.

Бойкот нижегородского съезда «приличными» черносотенны­ми деятелями заранее обрекал его на неудачу, и один из его ини­циаторов из числа немногих идейных черносотенцев, К. Н. Пас- халов, это хорошо сознавал. Еще 29 октября в письме Маклако­ву он выражал опасения по поводу вероятного провала съезда. «Съезд монархистов разрешен в Нижнем Новгороде с самой ши­рокой программой»,— сообщал он. Но «очень скверно будет», если он кончится провалом. «А это весьма возможно. Все правые главари исподличались и переругались, а многие и изменили. Я даже представить себе не могу, кто может приехать на нижего­родское наше совещание из лиц, пользующихся авторитетом и влиянием в действующих и правящих кругах. Увы, дворянство осталось совсем в стороне от монархического (в смысле «союзни­ческого».— А. А.) движения благодаря безучастию глава­рей — Самариных, Хомяковых и др. Купец — весь либерал... Толь­ко еще среди духовенства находятся епископы сочувствующие. А масса: мелкие лавочники, артельщики, чинуши — не выше над­ворного, и ни гроша денег. Прямо горе-горькое. Буду слезно мо­лить, кого могу, приехать в Нижний, помочь нам несчастным, и первым долгом Вас»¹²¹. Таким образом,

Пасхалов по­нимал, что нижегородские «бунтовщики» не могут обойтись без тех, против которых они и затеяли свой съезд.

Опасения Пасхалова стали подтверждаться уже в ходе под^ готовки съезда. Другой инициатор и организатор съезда, глава астраханских «союзников» Н. Н. Тиханович-Савицкий, жало­вался в письме Родзевичу от 4 ноября, что «дело со съездом обстоит неважно»— на 300 разосланных приглашений откликну­лись всего 31 «союзов» и лиц. Но и из этих 31 «наверняка будут лишь Астрахань, Саратов, Одесса, Ярославль, Вологда, Ростов-на-Дону, Рязань, Симферополь, Тамбов, Горбатов, Шуя и персонально 4 человека, включая Пасхалова и Дубровина. Остальные ссылаются на дальнее расстояние, отсутствие денег или вообще ничего не пишут о съезде»¹²².

Стратегический замысел устроителей Нижегородского съезда состоял в том, чтобы увенчать его отправкой депутации к царю, которая должна была поднести ему икону, уже заранее заказан­ную и изготовленную. С этой целью еще в сентябре были пред­приняты шаги, направленные на то, чтобы заручиться поддержкой Фредерикса и Нилова. В это дело включился и Маклаков, обещав­ший помочь, чем может ¹²³. Прием делегации должен был, по мысли организаторов, резко повысить престиж провинциалов в глазах столичных черносотенных главарей. Однако одиозность нижего­родского сборища была так велика, что даже царь при всей своей нежности к «союзникам» понял, что такого вызова «обществу» в момент, когда симулировалось намерение сотрудничать с Думой, делать нельзя, и в приеме депутации «нижегородцам» отказали.

Пасхалов был в полном отчаянии. «Благожелательство целого ряда правителей к левому (?!) засилью оттерло нас, маленьких людей, от всех областей общественного значения и не на кого нам опереться, а чуть пошевелились, как на нижегородском съезде, то, сами знаете, какая поднялась травля,— жаловался он в письме от 15 декабря князю А. А. Ширинскому-Шихматову. Но еще труднее то, что царь, за права которого мы распинаемся, очевидно, гневается на нас. Это ясно из отказа принять депутацию с иконой и из молчания на нашу верноподданническую телеграм­му». Москва не прислала на съезд ни одного представителя, исключая Маркова 2-го и Дубровина, были лишь одни провин­циалы. «Ведь это обозначает, что московские просвещенные консерваторы полагали, что в Нижнем они попадут в невежест­венную толпу, от которой скверно пахнет» ^19Л.

В письме Маклакову от 19 декабря жалобы звучали еще сильнее. «После нижегородского совещания чувствую себя со­вершенно разбитым,— писал Пасхалов.— Меня охватило чувст­во глубокой безотрадной безнадежности...» Царь не прислал ответной телеграммы, «а ведь мы только этого и ждали. Только одного слова за нашу черносотенную безграничную преданность». Если бы только была получена царская телеграмма с одним словом «благодарю», «дело наше получило бы удесятеренное значение. Оно заставило бы опомниться „просвещенных консерва­торов" Москвы и Петрограда, из коих ни один не рискнул замараться о нашу „плебейскую" толпу, и поняли бы они, что только именно в таком единении с плебеями можно чего-нибудь достигнуть, потому что без них на кого же обопрутся „просве­щенные"? А с другой стороны, и черносотенцы без руководства — сила не только бесполезная, но может быть использована каким- нибудь Стенькой Разиным.

Оба совещания и окажутся бессильными: петроградское — военачальники без войска, а нижегородское — войско без предво­дителей. И врозь ни те ни другие ничего не стоют. „Благодарю" подвинуло бы к нам „просвещенных", заставило бы сильно чесать в затылке гг. Олсуфьевых, Оболенских (А. Д) и подобных пере­вертней: Вот в чем ужас безнадежности» ¹²⁵.

«Ужас безнадежности» черносотенного дела был, однако, в другом — в его полной изолированности от народа. Суть заклю­чалась не в чистоплюйстве «просвещенных консерваторов», как полагал Пасхалов, а в том, что и у черносотенных «плебеев» никого не было. Располагай они какой-либо массой, «просвещен­ных» не надо было бы ни звать, ни уговаривать. Именно поэтому крайняя правая реакция вращалась в кругу самообмана и иллю­зий. «Просвещенные» надеялись на «плебеев», те — на царя, а по­следний — на тех и других.