И на земле и над землей
Шрифт:
От долгого глядения на звезды глаза бабы Груни притомились и подернулись слезой. Голова закружилась, точно ее опоили сладким вином, к тому же стало по-осеннему зябко. Пришлось вернуться в дом и лечь. Но и в постели сквозь закрытые глаза она еще долго ощущала льющийся сверху нерукотворный свет. В этом свете и задремала, и снились ей в эту ночь непривычно добрые, светлые сны.
Едва баба Груня подоила и выпроводила со двора буренку, явилась соседская Ленка.
— Ну, управилась, баб Грунь?
—
— А я так совсем не ложилась.
— И чего не спалось? — встревожилась баба Груня. — Перетрудилась не то?
— Нет, не хотелось что-то…
— Или во дворе до утра просидела? Звездочками любовалась?
— А ты откуда знаешь?
— Так ведь тоже сидела, старая! Чуть зорьку не проспала!
Переглянувшись, они весело посмеялись над собой, похожие со стороны на закадычных подружек-одноклассниц, обменявшихся своими сокровенными тайнами.
— Ну, иди, поспи малость, рано ведь, — принялась выпроваживать гостью хозяйка. — Отца на работу проводи и ложись.
— Отца я уже проводила. Я лучше с тобой посижу, а?
— Тогда пойдем чай пить. С баранками городскими.
— Внуки привезли, что ли?
— Внуки… И хлебов мне привезли на неделю, и карамелек. А вот о соли не догадались, считай, вся вышла.
— Соль — белая смерть, баб Грунь, — авторитетно заявила Ленка. — Обойдемся.
— А сахар?
— И сахар — белая смерть. Только сладкая.
— Да ну тебя, балаболка! Как же тогда чай пить будем?
— Так с карамельками же…
И они пили чай. С хрустящими баранками и тягучими карамельками, заправляя парным молоком. Подливая и подливая в круглые фаянсовые чашки ядреного мятного чая.
— Баб Грунь, — смахнув со лба первый пот, озабоченно спросила Ленка, — а ты веришь, что наше Солнце и в самом деле когда-нибудь погаснет?
Та аж поперхнулась от такого вопроса.
— Окстись, девка! Чего несешь непотребное? О чем говоришь?
— Это Виталий вчера говорил.
— А хоть и Виталий. Он ведь не Бог, чтобы такое знать. Такое знать никто не может.
Баба Груня так разволновалась, что расплескала чай себе на колени. Пришлось менять передник.
— Ой, баб Грунь, и отсталые же мы с тобой люди! Мы, конечно, не знаем, а наука знает. Она все подсчитала. На миллионы лет вперед.
В связи с бушевавшей в стране инфляцией миллионы и миллиарды перестали даже для простых граждан быть какими-то запредельными понятиями. Теперь почти у всех появились миллионы: раз есть дом или корова — миллионер! А уж если… — то и миллиардер, поди. Поэтому баба Груня не придала большого значения подсчитанным наукой миллионам лет и искренне возмутилась:
— Что это еще за такая за наука глупая! Как же мы тогда в темноте жить будем? Не вечно же спать, когда-то ведь и работать надо?
Теперь пришла очередь поперхнуться Ленке. Ох и смеялась же она! Так
— Что это у вас? — заглянул на кухню Виталий. — Не то цирк приехал?
— Вот именно — цирк! — никак не могла уняться Ленка. — Такой цирк, какого и в Москве не бывает!
Глядя на соседку, улыбнулась и баба Груня. Но тут же и рассердилась:
— И чего раскатилась-то, чего? Такие страсти говоришь, до смеху ли? Да с раннего утра еще…
— Это какие еще страсти? — заинтересовался Виталий. — Не секрет?
— Не секрет, — все еще похохатывая стала объяснять Ленка. — Это мы с бабой Груней про ваше молодое и старое Солнце вспомнили. Очень не хочет баба Груня в темноте жить. Как же ей в темноте корову доить, полы мести. Это ж надо, а!
— Ну, нашли о чем… — отмахнулся тот и пошел на улицу умываться. Вернувшись, он тоже сел за стол, попросил себе чаю. По-хозяйски осведомился:
— А заморозка ночью не было? В бочке, смотрю, ледка нет, обошлось пока?
— Обошлось, — пододвигая к нему чашку, сказала баба Груня. — Ночь хотя и холодная была, а до этого не дошло. Бабье лето ведь.
— Вот и хорошо. Сейчас копать пойдем. А после обеда ссыпем в подпол. Хорошая картошка в это лето уродилась.
— Много солнца было, много света, — тянула к своему Ленка. — Вот когда Солнце остынет, такой уже не будет.
Сама вроде бы тоже чай пьет, а глаза так и бегают. А в них бесенята бесятся.
— Да ладно уж тебе, — цыкнула на нее баба Груня. — Не о пустом ведь деле речь. Да и грех этак-то за столом.
Ленке, по всему, очень хотелось потешиться, но Виталий не дал втянуть себя в эту игру.
— И верно, дело не пустое. Хотя процесс этот не быстрый, миллиарды лет займет. Так что будем жить без паники.
И, заглянув в горницу, весело прокричал:
— Эй, Леонид Аркадьевич, подъем! Нас лопаты заждались. Поднимайся и догоняй меня.
Торопливо допив свой чай, Виталий пошел на огород.
Ленчик тоже проснулся, но поднимался долго и трудно, видно, после вчерашней копки с непривычки болело все тело. Баба Груня, жалея парня, не торопила его, уговаривала полежать еще, ведь для нее он по-прежнему оставался «младшеньким», почти ребенком. Зато Ленка была неумолима.
— Вставай, вставай, труженик, это от долгого лежания бока у тебя болят. Вот сделаешь зарядку на грядке — все как рукой снимет!
Ленчик кряхтел, постанывал, но все-таки поднялся.
На огород они вышли все вместе. Бабе Груне не хотелось отставать от молодых, чувствовала она себя неплохо, вот и подалась в сборщицы. Но какая уж теперь из нее сборщица, если ноги не гнутся, спина то не сгибается, то не разгибается, а руки хотя и цепки, но так неторопки, что стыдно перед Ленкой. Пока она пару картофелин подберет, у той уже ведерко наполовину полно. Потыкалась, погреблась в земле с часок и сдалась: