И обратил свой гнев в книжную пыль...
Шрифт:
Что же, собственно, тогда такого произошло? Во что вылился наш проект, выношенный с такой любовью и романтически-идеалистическим устремлением к просветительству?
Сначала все шло согласно замыслу. В соответствии с договором, заключенным между нашими организациями, в середине марта 1971 года во Франкфурт прибыла венгерская делегация, чтобы открыть размещенную нами в залах на Рёмерплац венгерскую книжную выставку. В состав делегации входили Андраш Тёмпе, Дьёрдь Михай Вайда (профессор германистики), Иштван Ваш (поэт и лауреат государственной премии им. Кошута), Миклош Оноди (директор пресс-службы объединения издателей) и Йожеф Сабо (директор внешнеторговой книжной организации «Культура»).
Нам удалось придать этой выставке
«Венгрия в зеркале своих книг» — так мы назвали выставку, репрезентативно отражавшую достижения венгерской книжной продукции, хотя и не дававшую возможности сделать далеко идущие выводы о современной жизни, образе мыслей и условиях творчества в Венгрии. Это была по-государственному организованная выставка, и ничего более. Ни частных публикаций, ни собственной точки зрения, ни приватных убеждений отдельного автора там не было, если не считать нескольких изданий находившихся на обочине общественной жизни религиозных издательств.
Я со своими сотрудниками сделал все возможное, чтобы выставка, которая, кроме самого факта, что она состоялась, ничем не могла привлечь западную публику, все-таки имела у нее успех, и так оно и случилось — ее посетили 8000 человек во Франкфурте, а затем в Мюнхене и, наконец, Штутгарте. Мы добросовестно выполнили все пункты нашего обоюдного договора, отчетливо сознавая, что вторая, значительно более трудная часть проекта — наша немецкая книжная выставка в Венгрии, — скрывает в себе много всего такого, что нельзя заранее взвесить и выверить. И на всякий случай хотели приступить к этому второму этапу, хорошо подготовившись к нему.
Но как это часто бывает, нечто пустяковое и совсем с другой стороны, чему мы — доведись это решать нам — практически не придали бы никакого значения при разработке проекта, приобрело вдруг, как бы невзначай, нарастая при этом с невероятной быстротой, влияние на «тех, кто решает вопрос», а когда мы, Зигфред Тауберт и я, увидели надвигающуюся катастрофу и ее возможные последствия, было уже поздно. Политический снежный ком, грозивший превратиться в лавину, было уже не удержать. Объединенными усилиями — Андраш Тёмпе в Будапеште и мы во Франкфурте, — а также благодаря полушутливому лавированию все тех же несчастных высокопоставленных лиц, «решавших вопрос», удалось, по крайней мере для начала, избежать громкого скандала в Будапеште и не сорвать проведения выставки. Сущий пустяк стал драматической основой политического фарса, по окончании которого обвиненный со всех сторон человек не увидел для себя никакого другого выхода, кроме трагического.
Пустяк заключался в следующем:
Председатель комитета по внешней торговле в Биржевом объединении д-р Пауль Хёфель (издательство «Шпрингер», Берлин) пожаловался в письме на имя президиума правления Биржевого объединения, что он не получил личного приглашения на открытие Венгерской книжной выставки во Франкфурте. Наблюдательный совет Франкфуртской книжной ярмарки разбирался с этой жалобой на своем заседании 4 мая 1971 года, где господин Тауберт решительно утверждал, что приглашение было послано по почте и, если господин д-р Хёфель не получил его, значит, оно где-то затерялось и не дошло до него. В ответ на это д-р Хёфель, когда председатель Наблюдательного совета издатель д-р Юрген Макензен сообщил ему об этом по телефону, буквально вскипел: за двадцать лет он не припомнит такого случая, чтобы адресованная ему корреспонденция была утеряна при пересылке по почте. Это, должно быть, какой-то из ряда вон выходящий случай, раз не дошло
Что сделал разнервничавшийся господин Макензен? Он пожелал, чтобы доверенная ему контора исправилась, и пригласил в качестве «компенсации» уязвленного в самое сердце председателя комитета открыть Немецкую книжную выставку в Будапеште 11 октября того же 1971 года в качестве главы немецкой делегации.
Так политические профаны породили факт, ставший политическим прецедентом, дальнейшему развитию которого поспособствовали еще и другие «повивальные бабки» истории. Венгерская сторона, прежде всего «закулисные» воротилы, которым вообще не нравилась затея с выставкой, тут же констатировали, что господин д-р Хёфель, заявленный из Франкфурта как официальная глава германской делегации, не является гражданином Федеративной Республики Германии, а проживает, как известно, в Западном Берлине и возглавляет к тому же западноберлинское издательство.
В то время — переговоры по Московским договорам еще не были закончены и сами документы не подписаны — ГДР уж во всяком случае придерживалась доктрины о трех немецких государствах, причем Западный Берлин всегда выделялся в «самостоятельную политическую единицу». Западный берлинец, официально возглавляющий «западногерманскую» делегацию, — такое можно было рассматривать только как политический выпад против «братской» ГДР, тем более что одновременно — этого, конечно, никто из нас не знал — предполагался в связи с нашей выставкой визит в Будапешт министра иностранных дел ГДР господина Винцера.
Андраш Тёмпе все сильнее попадал в Будапеште под давление властей. Очевидно, Восточный Берлин, где ему, конечно, не доверяли, обратил на него особо пристальное внимание. 27 сентября, за две недели до открытия выставки, Андраш Тёмпе телеграфировал:
«Если господин д-р Пауль Хёфель постоянно работает в Западном Берлине или если Западный Берлин является местом его постоянного проживания, тогда мы, конечно, не можем принять его в качестве главы делегации. Просим как можно скорее сообщить о принятых изменениях».
Во Франкфурте, Бонне и Берлине начался лихорадочный обмен мнениями. Зигфред Тауберт и я кинулись к председателю правления Вернеру Э. Штихноте, который — сам сотрудник головной берлинской фирмы — проявил сначала большое неудовольствие в связи со сложившейся ситуацией и больше склонялся к тому, чтобы отказаться от проведения выставки. Министерство иностранных дел в лице министериальдиректора Штельцера, начальника отдела культуры, придерживалось мнения, что уступать не следует хотя бы уже из принципиально важных соображений. К тому же просматривалась опасность, что все книги, в выходных данных которых местом издания указан Берлин, могут оказаться не допущенными к выставке. Господин д-р Хёфель сделал официальное заявление, что отнюдь не настаивал на такой своей роли, а что его «настоятельно» попросил об этом Наблюдательный совет. Однако он привык, что дело всегда превыше всего. И в случае если Биржевое объединение сочтет, что целесообразнее было бы возложить эту миссию на кого-нибудь из западногерманских издателей, он согласен уйти в тень. Но произойти все должно, само собой разумеется, официально и по форме, чтобы это никоим образом не дезавуировало его лично.
Наконец удалось уговорить председателя правления Биржевого объединения Вернера Э. Штихноте пойти на следующий компромисс, на который в конце концов согласились и все остальные участники переговоров. В телеграмме от 1 октября 1970 года на имя господина Тёмпе стояло:
«В связи с возникшими трудностями, вызванными предложенным составом делегации, Биржевое объединение германской книжной торговли вынуждено с сожалением отказаться от представительства на открытии Немецкой книжной выставки. Тем самым торжественная церемония открытия и приветственные речи отпадают сами собой. Зигфред Тауберт».