И придут наши дети

Юрик Любош

Аугуста зашептал Прокопу, что реставраторы халтурят, что они придерживаются проекта только там, где им это выгодно, и что готические фасады и фрески реставрируют неквалифицированные рабочие.

А председатель тем временем спрашивал, почему еще не заменены рамы в окнах, хотя еще на прошлом контрольном дне решили, что они будут заменены. Или, может быть, это уже сделано?

Директор ответил, что, к сожалению, не сделано. Нет.

Прокопу казалось, что председатель будет еще бесконечно говорить о трех домах на Троицкой площади, но он, видимо, передумал и обратился к молодому инженеру из «Дорстроя». Он напомнил ему, что положение с дорогами в Каменице просто отчаянное, что весь поток

транспорта проходит через центр города и мешает реконструкции его исторической части, из-за транспорта они не могут начать ремонт канализации и уже нет сил больше ждать, когда же построят объездные пути.

Пока молодой инженер из «Дорпроекта» копался в своих записях и даже потом, когда он уже начал объяснять положение, Михал Аугуста снова склонился к Прокопу и зашептал, что проект должен был быть готов давным-давно, но что они не провели даже геологических исследований и вообще не представляют, как выглядит эта канализация. Прокоп кивал и слушал инженера из «Дорстроя», который утверждал, что пока не проложат инженерные сети, они не смогут закончить проект. Для них это означает перекладку всех кабелей, линий уличного освещения, газопровода, телефона, что коммуникации будут пересекаться в трех местах штольни, а у них нет согласования с шахтой, и, по-видимому, они не сдадут проект в намеченные сроки.

Председатель вздохнул и спросил начальника строительства дорожного управления, смогут ли они начать хотя бы ремонт дорог. Тот вздохнул точно также и сказал, что не смогут, потому что нет ни механизмов, ни людей, которых перевели на другие объекты. А кроме того, даже если бы у них были люди и техника, они не смогут начать, потому что на дорогах стоят старые дома, к которым по плану нужно подвести канализацию и из которых нужно сначала переселить людей.

— Вам есть куда переселить людей? Нет. У вас не хватает квартир, и, как тут говорили, их не будет. Так что вы хотите?

Председатель кивал головой: да, квартир нет, людей переселят, когда закончат их строительство, да, надо подводить канализацию к домам и только потом начинать реконструкцию дорог, да, еще до этого надо проложить инженерные сети, а их проложат не раньше, чем будет готов проект, а потом эта канализация…

На совещании все говорили и говорили, но Прокоп уже не слушал, он уже не обращал внимания ни на доверительный шепот Аугусты, ни на категорические вопросы председателя, ему было ясно, что самое существенное он уже знает. Он размышлял, как же могло случиться, что город вдруг оказался в таком положении, что ему грозит социальный конфликт. Разве до сих пор никто не знал об этом?!

Он вспомнил о нефтехимическом комбинате и сравнил его с Банской Каменицей: их проблемы, хотя и казались различными и далекими друг от друга, по сути были одни и те же. В их основе лежали безответственность людей, несовершенство хозяйственного механизма и отношений, а зачастую просто равнодушие, безграмотность и бескультурье. Он спрашивал себя, действительно ли строительством управляют специалисты, понимают ли они в полной мере все последствия своих решений, какова доля их вины, или же сами они являются только жертвами общественно-экономических отношений?

А посреди всех этих проблем и сложнейших противоречивых течений стоит будто в центрифуге он, журналист, вместе со своими друзьями и коллегами, вместе с другими людьми, такими, как Аугуста или инженер Добиаш, все, кого он знает и не знает, и с отчаянным упорством, подобно ослепшей, испуганной мошкаре, подгоняемой стихией, они ищут выхода, стиснутые со всех сторон сомнениями и поражениями, зачастую на самой последней грани своей веры, но идут и идут дальше, потому что бездействие означает конец, моральную смерть.

Совещание затягивалось,

и Прокоп то слушал, то отключался, глядя в окно на гибнущие фасады домов, потом снова вглядывался в лица сидящих в комнате, чувствуя себя уставшим и мечтая поскорее выбраться на свежий воздух. Он задержался взглядом на сосредоточенном профиле Кати Гдовиновой: подперев голову, она что-то старательно записывала в блокнот. В эту минуту, в это короткое мгновение, глядя на ее лицо и рассыпавшиеся густые, блестящие волосы, он почувствовал прилив бурной радости и какой-то вулканической энергии, которая чуть ли не подбросила его на стуле и заставила поглубже вдохнуть густой застоявшийся воздух, чтобы справиться с приливом крови к голове. Он понял, как это бывало с ним и раньше, настоящую ценность жизни и с удивлением спросил самого себя, зачем он все еще сидит в этой прокуренной комнате и позволяет времени безвозвратно уходить в забвение.

Михал Порубан внимательно вглядывался в молодые лица людей, сидящих напротив, и не мог сказать бы, что они выражают, наигранный интерес или действительную жажду знаний, только вежливое ожидание или полное равнодушие. Рядом с ним сидел доцент Войтко, сотрудник редакции «Форума» и преподаватель отделения журналистики, во время последней встречи они решили, что встретятся со студентами-журналистами на семинаре во время каникул.

«Я совсем не знаю этого поколения, — размышлял Порубан. — Расстояние между нами гораздо больше, чем те несколько метров, что отделяют меня от их скамеек, и эта пропасть порождена мышлением».

Доцент Войтко поправил очки и медленно, солидно провел ладонью по высокому лбу. Он сказал, что на сегодняшний семинар пригласили главного редактора «Форума», чтобы он рассказал им, студентам, о журналистской практике, о которой они знают лишь понаслышке.

Он посмотрел на Порубана, ласково улыбнулся и, постоянно ощущая в себе педагога, кивком головы предоставил ему слово. Главный редактор тоже улыбнулся, но почувствовал, что улыбка вышла неуверенной, поскольку он сосредоточенно подыскивал слова, с которых должен был начать. Но что, собственно, он хочет сказать этим молодым парням и девчатам, которых от него отделяет не только пространство между кафедрой и скамьями (а эта мысль засела у него в голове!), а без малого сорок лет, продолжительность целой жизни, годы, наслоившиеся один на другой, как пласты меда, синяки накопленного опыта, постижение непредвиденных истин, почитай, целая эпоха?! В комнате повисла сосредоточенная тишина, лица были серьезными, выжидающими, любопытными.

— Иногда я думаю, — сказал он, — что быть журналистом — это самое лучшее, что только может быть в жизни человека. Труд журналиста — один из самых прекрасных. Мы — седьмая великая держава, мы — класс в классе, мы — совесть эпохи, мы — отражение общества. Журналисты участвуют во всем, что делается в мире. Журналист — это больше, чем король. Журналист — это летописец времени. Газета — это общественное мнение, она выполняет функцию контроля. На нас могут сердиться, нас могут ругать, могут ненавидеть, но с нами вынуждены считаться. И в наших силах указывать на ошибки и требовать их исправления. Однако при всем этом надо реально смотреть на функцию журналиста. Он может лишь то, что может. Я часто говорю: газета — это не власть. Она не может решить то, что не входит в ее компетенцию. Я спрашиваю сам себя, спрашиваю и вас: что означает быть журналистом? Много это или мало? И сам себе отвечаю: это зависит от самих журналистов, от их мужества, от их профессиональной и политической подготовки. В известной мере журналист таков, каково общество, в котором он живет. Иными словами: каждый народ имеет таких журналистов, каких он заслуживает.