И придут наши дети
Шрифт:
Клиштинец был в растерянности.
— Я вас прошу… Мне так нужна машина… Понимаете, я журналист…
Мастер скорчил гримасу, словно давая понять, что здесь бывают господа и повыше рангом, и то ничем нельзя помочь.
Клиштинец страдальчески вздохнул, вытащил из кошелька две сотни и с досадой сунул мастеру в карман.
— Зайдите недельки через две, — сказал тот, и в выражении его лица ровным счетом ничего не изменилось.
Из автосервиса раздраженный Клиштинец завернул в училище. Когда он вошел в директорский кабинет, директор даже не поднялся со стула, чтобы поздороваться, и Клиштинец
— Ваш сын доставляет нам много неприятностей, — начал директор без обиняков и сунул Клиштинцу под нос повестку из милиции. — Он ездил на машине без водительских прав и в состоянии опьянения, стал виновником дорожного происшествия… На следствии вел себя нагло…
— Это была моя машина, — вздохнул Клиштинец.
— Это не меняет дела, — директор помолчал и перевел разговор на другую тему. — Вы хотели, чтобы ваш сын поступил в институт?
— Совершенно верно.
Теперь вздохнул директор.
— Наше училище не может дать ему рекомендацию. — Он постучал пальцем по повестке. — Это не первый его проступок. Кроме того, он плохо учится. И вдобавок, — директор встал, отодвинул стул и продолжал, навалившись животом на стол, — он сам заявил, что институт его не интересует.
— Да что он понимает! — вырвалось у Клиштинца. — Приходится решать за него. В любом случае, я хочу, чтобы он пошел в институт. Конечно, исходя из предположения…
Он замолчал и просительно посмотрел на директора.
Директор вышел из-за стола, величественно неся перед собой живот.
— Мне понятны ваши заботы, — он изобразил на лице участие. — Но наше училище готовит кадры прежде всего для производства. В институты попадают только самые лучшие, действительно самые способные ученики. А ваш сын… Как бы выглядел я перед остальными, если бы дал рекомендацию именно вашему сыну? И даже если я ее дам… его все равно не примут.
Клиштинец попытался изобразить добродушную улыбку.
— Вы же знаете, как это бывает… Мы уж постараемся, чтобы он попал в какой-нибудь институт… У меня много знакомых. Работая в газете, человек знакомится… — Он затих.
Директор поглядывал на грамоты и дипломы, развешанные по стене.
— Да, да… — Взгляд у него был отсутствующий. — Послушайте-ка, — он повернулся к Клиштинцу, — вот вы говорите о знакомых. К сожалению, такова жизнь. Иметь знакомых — стало составной частью нашего образа жизни. Так вот… может быть, вы мне посоветуете…
Клиштинец сразу почувствовал перелом в разговоре.
— Если это в моих силах…
— Дочке очень хочется поехать на каникулы в Югославию, — начал директор, — вы же знаете этих молодых… какие у них претензии. Когда мы были молодыми, так мы… Ах, да что говорить! Какая Югославия, какое море! В бригаду, на стройку! — Он снова посмотрел на дипломы. — В этом году мы не получили разрешения на обмен валюты. Может, у вас там найдутся какие-нибудь знакомые?..
— Есть, конечно же есть! — с готовностью кивнул Клиштинец, хотя никого там не знал и даже не мог себе представить, что он сможет сделать. Но сейчас это не имело никакого значения, ему надо было добиться своего: чтобы у сына в училище не было никаких осложнений и чтобы директор подписал ему рекомендацию.
— Я все сделаю, можете
— Лето уже на носу, — заметил директор. — Время летит, летит!
Климо Клиштинец помнит, что он точно так же повторил «летит!» и потом еще долго говорил о каких-то пустяках. Теперь, когда он шагал по улице, ему хотелось сплюнуть на тротуар и пинать каждое дерево, встречающееся на пути.
— Да что толку! — сказал он вслух уже в своем кабинете. Он смотрел на разложенные рукописи и думал, почему одна причина порождает другую, почему директорская дочка непременно хочет ехать в Югославию, почему в автосервисе нельзя достать ни крыла, ни фары, ничего из того, что нужно, почему, черт возьми, он должен поступаться своими убеждениями, впутываться в махинации, давать взятки и оказывать услугу за услугу?!
Сын, его сын виноват во всем, он, он в ответе, это он подтолкнул всю эту лавину! Он вдруг запнулся, смутился: господи, да в чем виноват сын? В том, что нельзя достать запасное крыло? В том, что буйно процветает коррупция?! Да разве они, дети, виноваты в этом?
Он опустился на стул.
Что же творится?!
С сыном он не справляется. Давно уже не справляется. Клиштинец почувствовал, что проиграл одну очень важную битву в своей жизни.
Он склонился над рукописью и почти бессознательно начал читать текст… Лучше всего окунуться в работу и не думать ни о чем, что не имеет прямого отношения к редакции.
Когда позднее он вышел в коридор Пресс-центра, неся в руке отредактированный комментарий, он чувствовал себя уже немного лучше. Он не думал ни о сыне, ни о тех неприятностях, которые тот ему доставляет. Он почти простил его: ведь сын живет в мире, который мы ему подготовили. И чему тут особенно удивляться, если он бунтует против этого мира! По крайней мере, он откровенен.
В секретариате никого не было. Клиштинец поискал ответственного секретаря в соседних комнатах, а потом положил материал ему на стол. Он зацепился глазами за листок бумаги, придавленный пресс-папье, взял его в руки и прочел из любопытства. От удивления брови его полезли вверх.
Положил телефонограмму на прежнее место, — возможно, Освальд уже все устроил. А может, и нет.
Он вышел в коридор и по дороге к своему кабинету в нем неуклонно крепло убеждение, которое он осознал лишь минуту назад: да, битву за сына он проиграл.
Вернувшись в кабинет, он набрал номер телефона почтового отделения и послал Прокопу телеграмму в Банскую Каменицу.
4
Мартин Добиаш позвонил Вере Околичной лишь около шести вечера. А весь день до этого он был на Гроне, помогая рабочим и техникам ремонтировать перекрывающее оборудование. Он весь был в грязи и в масле, от него несло нефтью, а под ногти так въелась грязь, что он не знал, как ее выдрать оттуда. Он уже и не надеялся застать Веру на месте, поэтому очень обрадовался, услышав ее голос. Договорились, что сходят выпить по бокалу красного вина.