И проиграли бой

Стейнбек Джон Эрнст

— Пусти-ка по кругу. Как знать, может, и табачок у нас в лагере на исходе.

Кисет пошел по рукам. Толстяк с маленькими усиками предложил:

— Присаживайся-ка, паренек, ко мне. Это не тебя вчера подстрелили?

— Подстрелили, но не пристрелили, — усмехнулся Джим. — Нас двое подстреленных. Только я, видишь, легко отделался.

Сидевшие одобрительно заулыбались. Мужчина со впалыми щеками даже засмеялся в голос.

— А к чему это надумали того плюгавого сегодня хоронить?

— А почему б и не похоронить?

— Да

у всех людей на третий день хоронят.

Толстяк затянулся и выпустил клубы дыма.

— Мертвяк и есть мертвяк, ему без разницы.

Худосочный мужчина со впалыми щеками мрачно воз разил:

— А вдруг он не умер? Вдруг вроде как отключился? А мы его заживо — в землю. Помоему, надо три дня обождать, как у всех делается.

Ответил ему ровный, насмешливый голос. Джим взглянул в ту сторону: говорил высокий мужчина, лоб у него был белый и гладкий, без морщин.

— Не бойся, не спит он, будь уверен. Знал бы ты, что с трупами в морге делают, сомневаться бы не стал.

— Мало ли что! А вдруг? — не сдавался худосочный. — Если обождем чуток, хуже не будет.

Белолобый фыркнул.

— Парню в вены чего только не накачали, чтоб не про тух, а он, по-твоему, все спит. На зависть крепкий сон!

— Неужто накачали?

— А то как же! У меня знакомый в морге работал, такое рассказывал — уши вянут.

— Лучше и вовсе не слушать, — решил худосочный, одна только срамота.

— А кто он, ну тот, плюгавый, которого убили? спросил толстяк. Он, по-моему, хотел этих субчиков, что приехали у нас хлеб отнимать, сагитировать, дескать, нам палки в колеса не вставляйте. Уж и говорить начал, да тут — бах! — смотрю, уж он на земле ле жит.

Джим собирался было закурить, но так и не зажег самокрутку.

— Я знал его, — ответил он. — Хороший был малый. Вроде как рабочий вожак.

Белолобый заметил:

— За головы вожаков государство неплохо платит. Так что долго они не живут. Взять хотя бы этого Сэма, тощий, ровно змеюка. Говорит, в порту работал. А я спорю, что он и полугода не протянет — кокнут.

Смуглый парень спросил:

— А как же с Лондоном? С ним, как с Дейкином, могут расправиться.

— Ну, уж нет, Лондона голыми руками не возьмешь У него голова на плечах есть, — вступил худосочный.

— А если у него голова на плечах, чего ж мы сидим сложа руки?! взъерепенился белолобый. — С этой забастовкой одна морока. А кто-то на этом денежки зарабатывает. Как туго придется, так непременно кто-нибудь нас заложит, сам — в кусты, а нам — расхлебыва ть всю эту кашу.

Крепкий, плечистый мужчина встал на колени, надвинулся на говорившего, по-волчьи ощерившись. Глаза недобро заблестели.

— Ну, вот что, умник, послушали тебя, и хватит. Я Лондона давно знаю. Если ведешь к тому, что он нас заложит, давай выйдем. Я тебе объясню, что к чему. Я мало что в этой забастовке смыслю. Но раз Лондон сказал:

«Дело стоящее», — я делаю, как он велит. И ты свои штучки брось!

Белолобый неприязненно смерил его взглядом.

— Грозный ты больно.

— Грозный не грозный, а тебя вздуть сумею.

— Кончай, ребята, — вмешался Джим. — Чего нам друг с другом-то воевать? Не терпится кулаки почесать, подождите чуток, еще надоест.

Плечистый пробурчал что-то, но сел обратно, на свое одеяло.

— Чтоб я ни словечка больше о Лондоне за его спиной не слышал!

Толстяк взглянул на Джима.

— А как тебя, сынок, подстрелили-то?

— На бегу. Побежал, а меня — на мушку.

— Говорят, вы дали прикурить нашим «подменникам».

— Верно.

— А еще говорят, их теперь не на поезде, а в грузовиках привезут, — заговорил сразу белолобый. — И вроде каждому дали по гранате со слезоточивым газом.

— Вранье! — оборвал его Джим. — Чтоб нас запугать, чего только не придумают.

Белолобый угрюмо продолжал:

— Хозяева, кажись, Лондона предупредили, что, пока у нас в лагере красные, никаких переговоров не будет.

— Ну, и где ж эти красные? — зашевелился плечистый. — Уж не ты ли сам, по разговору похоже.

— Сдается мне, что доктор из красных, — говорил белолобый. — Чего ему здесь надо? Он же ведь ни гроша не получает. Кто ж ему платит? Он-то уж небось не прогадает, — белолобый хитро прищурился. — А, может, ему Москва платит.

Джим, побледнев, сплюнул на землю и, как мог спокойно, сказал:

— Таких сволочей, как ты, я отродясь не встречал! И в каждом ты такого же подонка видишь!

Плечистый снова подался вперед.

— Парень дело говорит! Он-то тебя «причесать» не сможет, а уж я постараюсь, если хлебало не заткнешь.

Белолобый медленно поднялся и пошел к выходу. Обернулся.

— Смотрите, ребята, вспомните мои слова. Не сегодня-завтра скажет вам Лондон: «Кончай бастовать!» А у самого, глядишь, новая машина появится, работа постоянная. Помянете мое слово!

Плечистый резко приподнялся, но белолобый уже выскользнул из палатки.

— Что это за парень? — спросил Джим. — Спит с вами в одной палатке?

— Нет, совсем недавно только объявился.

— А раньше вы его видели?

Каждый лишь покачал головой.

— Не видел.

— И мне не доводилось.

— Так его ж подослали! — догадался Джим.

— Кто? — не понял толстяк.

— Хозяева. Велели Лондона оговорить, чтоб вы, ребята, ему верить перестали. Неужто не ясно? Пойдет раскол. Так что хорошо б этого хмыря из лагеря выставить.

Плечистый вскочил на ноги.

— Сам этим займусь! Лучше развлечения не придумать! — и вышел из палатки.

— А вы, ребята, бдительность не теряйте. Такие вот субчики наговорят вам, что забастовка, дескать, выдохлась. Вранье это все, и слушать нечего.