И распахнутся двери
Шрифт:
Вспомните начало века, говорю я, декаданс, брожение умов, сдвиг и деформация старого мира. Предчувствие конца света и зарождения нового. И вот начало деления. Мировая война. Революция. Потрясения. Рождение двух новых миров, разделенных, идущих своим путем. Подсчитайте, сколько раз повторялось подобное за всю историю...
– Я почти тот же самый, - сказал он Жанне, - но все же не тот. Я рос без отца, матери было нелегко, впрочем, моя судьба обычна для моего поколения. Мать тяжело болела, я пошел на завод, а после встречи с Джерри ушел и оттуда. Теперь я - кочегар,
– Почему ты не уйдешь сюда насовсем?
– спросила Жанна.
– Там ты одинок, а здесь твой отец и... я.
Поляков покачал головой.
– Это невозможно. Здесь я вне закона. Гримироваться, подделывать документы, лгать? Нет.
– Можно что-нибудь придумать. Объяснить, произошла ошибка, похоронен другой человек, а ты спасся, долго лежал в больнице, без сознания, выжил. Можно уехать в другой город.
– Нет, - повторил Поляков.
– Там остались могилы родителей. Там, а не здесь - моя прошлая жизнь, моя судьба. Здесь я прожил одну жизнь и там должен прожить такую же, до конца.
– Это я, - сказала Жанна, - я виновата. Если бы я не заплыла в реку, если бы у меня не свело ноги, если бы тебя, вернее, его не оказалось на берегу, если бы он не бросился спасать...
– Дело не в этом. Любая случайность - это форма проявления необходимости.
– Я изучала.
– Да, необходимо сделать нужный выбор. Раз и навсегда сделанный выбор это больше, чем личная судьба. Человек отвечает не только за себя, но и за своих близких, потомков, за их судьбы. В этом мире мой дед отказался эмигрировать, а в моем он уехал. Здесь мой отец прошел всю войну, а в том допустил ошибку: не распознал провокатора. Это погубило его и весь отряд. В этом мире я столкнулся на пляже с тонущей девушкой и утонул, но неужели ты думаешь, что я там не поступил бы точно так же? Кстати, я узнавал про тебя, так вот - тебя там нет.
– Совсем нет?
– Совсем. Твой отец не вернулся с войны. Мать и старшие сестры живы, а тебя там нет.
– Страшно представить. Другая жизнь. Как ты можешь там жить?
Поляков рассмеялся.
– Это близнецовые миры. Джерри водил меня по более далеким и чужим. Что же удивительного, если в каждом из миров считают единственным только свой родной.
Они сидели друг против друга как и раньше. Жанна в кресле, он на стуле, положив одну ногу на другую, как на старой дедовской фотографии. Сидели и разговаривали. Джеральд тактично удалился из комнаты и, как знать, может быть вообще из этого мира.
– Ты не знаешь о том, что я люблю тебя?
– спросила Жанна.
– Не меня, - улыбнулся Поляков.
– И даже не того, кто погиб. Его звали Виктором, меня зовут Михаилом, но дело не в имени. Мы с ним очень похожи, пусть у нас разная судьба, но я и он - это один и тот же человек. Мы более близкие, чем близнецы. Ты просто придумала его, а по-настоящему полюбить не могла. Я знаю, тебя мучает вина, ты была готова искупить ее своей смертью, но разве смерть может быть искуплением?
– Нет, - твердо сказала Жанна.
–
– Этого не будет, - сказал Поляков, поднимаясь.
– Быть может, ты лучшая девушка во всех мирах, быть может, я смогу сильно и навсегда полюбить тебя, но ломать твою жизнь - никогда. Меня не существует в этом мире, тебя - в моем, мы никогда не сможем был вместе. Только в этой квартире, где я гость, а не хозяин. И уж лучше совсем не иметь сына, чем обрекать его на сиротство.
– Неправда. Ты ведь сам рос без отца. Ты продолжение своего рода, а дальше - тупик, конец. И твой отец мечтает о наследнике.
– Я запрещу ему говорить об этом. Впрочем, он и сам должен понять... Это невозможно, Жанна.
Он погладил ее руку и улыбнулся. Виновато и грустно.
– Невозможно? Плохо ты знаешь меня, милый. Я не умею отступать.
Она вскинула голову, тряхнула светлыми волосами и победно улыбнулась. В дверь тихо постучались.
– Заходи, - сказал Поляков.
– Прошу прощения, - произнес Джеральд, проскальзывая в комнату.
– Я вам не слишком помешаю?
– Не слишком, - сказала Жанна.
– Никак не могу привыкнуть, что ты умеешь разговаривать. Вроде бы обычная собака.
– Обычная!
– фыркнул пес.
– Вы, девушка, типичный антропоцентрист. Этак вас послушать, и жить не захочется. Всюду люди, люди, а у нас собачья жизнь, что ли?
– Не преувеличивай, - сказал Поляков.
– И успокойся: ты не обычный пес. Тебя забракуют, как непородистого. Хотя ты и похож на боксера, но уж очень большеголовый.
– Еще бы! Нашел чем упрекать - большим умом. Пора мне начинать движение за эмансипацию собак. Превратили их черт знает во что. Напридумывали экстерьеров и тешатся как дети. А собаки страдают. Только циничная раса могла придумать такой афоризм: "Собака - друг человека". Разве с друзьями так обращаются?
– Ну что ты, Джерри, - сказала Жанна.
– Не каждый аристократ может похвастаться такими родословными, как наши породистые псы.
– Вот это и унизительно!
– воскликнул Джеральд.
– Собак разводят на племя, неугодных безжалостно топят, а кучка собачьей элиты бездельничает, паразитирует на человеке, служа его непомерному тщеславию, Да и она вырождается из-за постоянного инбридинга. А ведь они разумны! Пусть не в такой степени, как я, но разумны! Вы превратились в расистов! Я призову собак к бунту!
– Ну, это не твое собачье дело, Джеральд, - беззлобно сказал Поляков. Без тебя разберемся. И вообще, у тебя характер портится. Уж очень ты стал ворчливым. Не тоскуй, найдем мы твою заветную дверь.
– Черта с два, - огрызнулся пес.
– Найдешь ее, как же...
Ему ничего не снилось, и голос, разбудивший его, отдался в голове болью. Не раскрывая глаз, Хамзин поморщился и перевернулся на другой бок.
– Пора на работу, Иван Николаевич, - повторил Поляков и осторожно потряс его за плечо.