И сердца боль
Шрифт:
— Марго, перестань! — подошел отец и с силой обнял ее за плечи.
Воспользовавшись моментом, Андрей выскочил из квартиры.
Выйдя из подъезда, нашел телефон-автомат и дрожащей рукой набрал номер.
— Да? — девичий голосок.
— Олю можно?
— А это кто? Андрей? — не унимался кокетливый голосок.
— Да, Андрей.
— Хорошо, сейчас позову.
Через некоторое время услышал родной, волнующий голос любимой.
— Андрюша, я заходила в больницу и мне сказали, что тебя уже выписали…
— Нам нужно встретиться.
— Конечно! Но у тебя такой голос… Что-то
— Наверное. Я хочу тебя видеть, Оля. Мне нужно тебя видеть.
— Где и когда?
— Давай у входа в Александровский сад. Откуда ты будешь ехать?
— С Менделеевской.
— Долго… — тихо, с сожалением пробормотал он.
— Что?
— Нет, ничего. Я буду ждать. Приезжай.
— Уже еду!
Андрей повесил трубку и устало прислонился к стеклянной стенке кабинки. Сердце в груди бешено стучало. Мысли путались. Было горько, обидно, стыдно. Следовало что-то решить. Нужно было принять какое-то очень важное решение, которое перевернет всю его жизнь. С одной стороны, мысль об этом принесла ему облегчение, с другой — принятие такого решения повлекло бы за собой столько трудностей и сложностей, что не могло не вызвать определенной тревоги: а справится ли, сможет ли?
Обдумывая свое решение, он спустился на станцию метро «Кропоткинская».
28
Оля поняла: что-то случилось. Голос Андрея показался ей таким потерянным, таким… Объяснить это было трудно, но она знала, чувствовала. Возможно, у него произошел разговор с матерью. Тяжелый разговор. И не трудно было догадаться о его содержании.
Никому ничего не объяснив, Оля выбежала из квартиры. Скорее, скорее, скорее!
Люди толкали, давили, напирали, когда она вошла в вагон метро. Оля пожалела, что у нее нет крыльев, чтобы можно было вознестись над угрюмой, потной толпой.
Вагон метро понес ее через толщу земли к человеку, нуждавшемуся в ее помощи и поддержке.
Она выскочила из метро на Моховую улицу, пересекла перекресток и почти сразу увидела Андрея. Они обнялись, без стеснения обменялись поцелуем, взялись за руки.
Андрей шел молча, по всей видимости, не зная, как начать разговор. Потом сказал:
— Я хочу, чтобы ты знала: ты мне нужна. Как сказать… Все банально, сказано-пересказано! Это обидно! Словно нет больше слов, чтобы объясниться с любимым человеком!
— Может, и не нужно слов? Я все знаю.
Он развернул ее к себе. Осторожно снял очки, заглянул в глаза.
— Послушай, Оля. Мать не даст нам встречаться. Меня это ранит. Я не понимаю, почему она приняла тебя в штыки. И не хочу, чтобы она тебе делала больно. Я уеду с тобой в Минск. Устроюсь куда-нибудь работать. Буду учиться заочно…
Оля в ужасе покачала головой:
— Нет, нет! Что ты говоришь! Ты должен учиться! Я не прощу себе, если ты из-за меня бросишь университет!
— Но это единственный выход!
— Так нельзя, Андрей! Нельзя!
— А как? — воскликнул он в отчаянии, запустив руки в волосы, словно у него разболелась голова. — Как можно слушать ее? Слушать, как она вопит про тебя разные гадости? Терпеть ее шантаж, ее издевательство? Я не могу ничего ей объяснить, потому что она не понимает меня! Ничего не понимает!
Оля восторженно замерла на месте.
Сколько чувства, сколько решимости, сколько любви к ней! Пойти против всех! Наперекор всему! И все ради нее! Как она могла устоять? И как не возмутиться?! Ведь он обрекал себя на жесточайшие жизненные трудности, к которым, по всей видимости, не привык. Она-то, приехавшая три года назад поступать в институт из деревни и имея в кармане 25 рублей, знала, что это такое.
Оля уже знала, что уедет. Уедет, так как ее присутствие только бы отвлекало Андрея от учебы.
Это страшное внутреннее решение залило жаром лицо, холодным камнем опустилось на сердце. Но так было нужно.
Они прошли по Моховой, свернули на Знаменку, потом на Кремлевскую набережную.
День подходил к концу, а они все шли и шли, держась за руки, погруженные в свои печальные мысли.
29
Андрей вернулся домой поздно вечером. В зале шипел телевизор, перед которым сидела задремавшая мать.
Андрей тихо прошел в свою комнату, но мать каким-то чутьем поняла, что он дома, и вошла в его комнату. На ее лице была написана торжественная решимость.
— Я хочу с тобой поговорить.
Она запахнула на груди халат и прислонилась к косяку двери.
— Я тебя слушаю. Хотя, по-моему, ты сегодня достаточно сказала, — заметил Андрей, продолжая невозмутимо раздеваться.
— Возможно, я была сегодня несколько импульсивна. Но сейчас хочу поговорить с тобой без истерик, спокойно, взвешенно.
(«И подсчитать мои убытки», — подумал Андрей.)
— Андрей, ты еще очень молод и очень наивен. Жизнь состоит из гораздо большего числа неприятностей и разочарований, чем из радостных и счастливых. С высоты своего возраста и опыта я могу судить об этом с определенной уверенностью. Ты мой сын. Единственный сын. И я хочу избавить тебя от ошибок, которые ты по молодости лет не замечаешь или не хочешь замечать. Ради твоего будущего я пойду на все. Ты меня знаешь. Оставь эту девушку, Андрей. Говорю это прямо и с полным осознанием той силы, которой обладаю. В случае твоего несогласия я сотру ее в порошок. Я ее уничтожу. Ее выгонят из комсомола и из института. Я сломаю всю ее жизнь. Ты знаешь, что я умею добиваться своего.
Андрей медленно закипал от бессильной ярости. Он действительно знал мать и понимал, что все ее слова — не пустые угрозы.
Мать подошла, села рядом с ним.
— Поверь, сынок, я понимаю твою страсть. Она тебе кажется всеобъемлющей и вечной. Но это всего лишь первая влюбленность. Она пройдет с течением времени. Угаснет так же быстро, как и вспыхнула. Это не любовь, это похоть разбуженной физиологии. Я хочу, чтобы ты пережил этот период и не совершил роковой ошибки, как многие до тебя. Поверь моему опыту. Потом уже ничего не исправить. Ты мне еще спасибо скажешь, руки целовать будешь.