И сердца боль
Шрифт:
А Андрей ходил с мужиками в лес заготавливать дрова, пропадал на покосах. Все было для него внове. Даже настоящая баня — и та явилась для Андрея открытием!
На свежем воздухе да на парном молоке он поздоровел, мускулы приобрели былую тяжесть, и никто из поселковых задир не осмеливался «качать права», видя его не по годам мощную фигуру.
Иногда Андрей вспоминал о матери, и тогда сердце сжималось от недобрых предчувствий. И с каждым днем крошечная точечка внутреннего беспокойства разрасталась, нагоняя на лоб морщины, а в глаза
Оля, видя его в такие моменты, ужасалась. И тогда все бы отдала, лишь бы стереть эти морщины, прогнать из глаз тоску. Но она молчала. Не могла ничего говорить, боясь нарушить их хрупкое счастье.
36
«Гром» грянул неожиданно. Андрей понял, что что-то произошло, только увидев у калитки милицейский мотоцикл с коляской.
До обеда он провозился в лесу, выбирая подходящую сухую сосенку, чтобы подправить забор у луга.
Ничем не выдавая своего волнения, Андрей снял сапоги у крыльца, вошел в дом.
За столом сидел толстый, красный и потный поселковый участковый, лейтенант Прохорчик. С ним Андрей пару раз виделся у реки: тот в выходные любил порыбачить.
— А, Андрей, здорово! — сразу повернулся к нему Прохорчик. — Как жизнь?
Было видно, что участковый приехал вовсе не для того, чтобы справиться о его жизни.
— Тут такое дело, — начал участковый, виновато поглядывая на молчавшую бабу Зою. — Звонил твой отец… Просил срочно перезвонить ему в Москву. Очень просил — это на тот случай, если ты откажешься. Передаю его слова.
Мысли в голове Андрея лихорадочно засуетились.
Они нашли его. А если нашли, значит действительно что-то случилось…
— Давай, подвезу до почты, — поднялся со стула Прохорчик и потопал в пыльных сапогах во двор.
Андрей задержался и сказал бабе Зое:
— Пусть Оля не волнуется. Я скоро буду.
Андрей сел позади участкового, с неудовольствием отмечая запах, исходивший от его промокшей от пота форменной рубашки.
Прохорчик двинул ногой рычаг, и мотоцикл мягко затарахтел на холостых оборотах. Лейтенант кивнул на белый шлем, лежавший в коляске, и Андрей натянул его. После этого участковый вывернул мотоцикл к центру поселка.
37
На почте женщина средних лет за конторкой долго переругивалась с уборщицей, одновременно набирая номер телефона. Путалась, сбивалась, снова набирала. Кричала в трубку, советовалась с «девочками» на коммутаторе, но все же «вытянула» Москву и быстренько передала ему трубку под стеклянной перегородкой. В трубке слышался свист и хрип. Неожиданно стало тихо, и до Андрея донесся голос отца:
— Андрей, Андрюша, это ты?
— Да, я, папа! Что случилось?
— Андрюша, ты должен приехать! Она хочет тебя видеть.
— Мать? Что с ней? — Андрей часто задышал, искоса поглядывая на заведующую, которая навострила ушки, боясь пропустить хоть слово.
— Она в больнице! В больнице! Приступ!
— Хорошо, папа! Я приеду! Слышишь, я приеду!
— Я понял! До встречи, сын!
Андрей, ошеломленный и подавленный, передал трубку и вышел на улицу. У порога его ждал Прохорчик. Сдвинув на затылок фуражку, он сказал почему-то обиженным голосом:
— Позвонили утром в отдел: так, мол, и так, должен где-то в вашем поселке проживать Андрей Коротков. Я говорю, есть такой, а что случилось? Я-то, грешным делом, подумал, что ты того… этого, ну сам понимаешь! У меня душа в пятки: начальство же взыскует! Почему не проверил, почему не доложил? А тут такое дело! Отец я, говорит, его. Срочно чтобы позвонил в Москву. Ну как? Дозвонился?
— Дозвонился, — кивнул Андрей, — ехать нужно.
— Серьезное чего?
— Мать заболела.
— Ну, тогда давай подвезу до дома. Электричка ближайшая на Минск через час. Поторопиться бы надо.
И снова потная спина участкового, пыльные улочки, заборы и… тоска. Безбрежная, жуткая тоска в душе.
Ольги дома все не было. Андрей быстро собрал вещи, объяснив по ходу дела сложившуюся ситуацию бабе Зое. Она кивала, охала, говорила что-то, пирожки ему в сумку совала, огурцы с огорода, лук…
Время шло. Оля все не появлялась, а ему так нужно было сказать все самому!
Ждать или ехать? Он разрывался между своими противоречивыми чувствами. И от этого только бестолку метался из угла в угол, будто ища забытое.
Вот и шажки на крыльце! Андрей бросился к Оле. В ее глазах вопрос и испуг.
— Оля, с матерью плохо. Отец звонил, просил приехать. Я должен ехать! Оля, что ты молчишь?
Словно очнувшись, она суетливо закивала, пряча глаза.
— Да, да, конечно! Ты должен ехать! Обязательно! Когда электричка?
— Через двадцать минут. Как раз, чтобы добежать.
— Я тебя провожу!
Она рванулась в комнату, выскочила в босоножках и новой кофточке.
Они вместе побежали к станции. Добежали вовремя. Перешли через пути. Андрей купил в решетчатой будке билет. Стали неприкаянно на перроне.
Немногочисленные жители поселка, тоже собравшиеся в Минск, с любопытством разглядывали эту знаменитую в поселке пару.
В глазах Оли стояли непрошеные слезы. Она не хотела их, но они предательски ползли из уголков глаз.
— Не нужно, Оля, — улыбнулся Андрей сумрачно, тоскливо, — слышишь? Я вернусь. Я вернусь к тебе, и все у нас будет хорошо.
Она кивала и тоже улыбалась. Электричка, в другое время всегда опаздывавшая на минут пять — десять, на этот раз пришла, как назло, вовремя. Затормозила, двери с шипением раздвинулись.
— Я тебя люблю, — шепнул Андрей слова, которые раньше казались ему банальными.
Но только сейчас он понял, что влюбленные всего мира вкладывают в них свой особый, неповторимый смысл, поэтому слова эти никогда не будут банальными.