И слух ласкает сабель звон
Шрифт:
Гамелен, сидевший между немцем и девушкой, вдруг принялся делать какие-то знаки фон Репелю. Тот поначалу недоуменно глянул на него, а затем понял.
— Сейчас вы посидите несколько минут в коридоре, чтобы подумать еще раз, — сказал он Элен, нажимая кнопку звонка. За парижанкой закрылись двери. — Ну что вы мне хотели сказать?
— Хорошо, я попробую с ней поговорить, — сказал Дидье. — Если вы дадите гарантии…
— Все зависит от вас, Гамелен. А гарантии мы с вами обсудим. Я слов на ветер не бросаю.
— Если
Фон Репель задумался, барабаня пальцами по столу.
— Хорошо. Надеюсь, четверти часа вам хватит?
— Думаю, да.
Офицер вышел в коридор, где под охраной солдата сидела Элен. Она была бледна и растерянна.
— Ну, что, может быть, вам пришли в голову более полезные мысли? — насмешливо сказал фон Репель, закуривая сигарету. — Идите, ваш дядя проявил желание поговорить с вами тет-а-тет. Но предупреждаю — без фокусов. И вообще, я надеюсь на ваше благоразумие. Вы еще так молоды…
Присев, немецкий офицер стал с задумчивым видом пускать дым колечками, размышляя о том, сколько приходится трудиться, чтобы заставить сотрудничать всякую мразь, которую он с удовольствием бы повесил. Впрочем, это гораздо лучше, чем сидеть в окопах. Пускай те, у кого не хватает мозгов, глядят на противника из траншей. А ему лучше смотреть противнику, сидящему на расстоянии пары метров, прямо в глаза. И превращать этого самого противника в человека, готового к сотрудничеству.
Взглянув на часы, фон Репель поднялся.
— Ну, как? — спросил он, войдя в кабинет. — Вы подумали?
— Я согласна, — с окаменевшим лицом ответила Элен Готуа.
ГЛАВА 31
— Да что же это такое?! — раздался вдруг пронзительный крик, приковавший на мгновение внимание всех тех, кто находился на перроне.
Не исключением в данном случае стали и Кураев с Саниным, просто не находившие себе места по причине такого нежданного исчезновения поручика Голицына в недрах вокзальной комендатуры. В особенно нервном состоянии пребывал журналист.
Причина криков выяснилась мгновенно. Носильщик, переносивший багаж, уронил свою поклажу, что, собственно говоря, и вызвало такую бурную реакцию.
— Что ты наделал, скотина?! — Хозяин чемоданов, низенький плотный господин с выбритыми до синевы щеками, рвал на себе волосы. — Мерзавец!
— Я, конечно, извиняюсь… — начал тот, всем своим сокрушенным видом признавая вину, но пострадавший не давал ему и слова сказать.
— Там же была моя уникальная коллекция китайского фарфора! — кричал господин, схватив носильщика за шиворот. Затем он трясущимися руками открыл чемоданы, и еще более пронзительный крик огласил воздух: — Все погибло! То, что было собрано в течение разных экспедиций. Я ученый!
Носильщик явно ничего не слышал о династиях китайских императоров,
— Да ты же пьян, свинья! — завопил во всю мочь пострадавший. — Ну, это тебе даром не пройдет!
Крепко держа незадачливого переносчика тяжестей за шиворот, господин потащил того в здание вокзала.
— Вот ведь тоже проблемы, — меланхолично заметил Санин. — У каждого свои. Влетит теперь ему по первое число…
— Это не проблемы, — раздраженно отозвался Кураев, нервно затягиваясь сигаретой. — Это просто смешно. Были бы у меня такие проблемы, так был бы просто-напросто счастлив. Тоже мне — выпил! У немцев, если ты понюхал пробку от бутылки, значит, все — пьян. Кретины! — фыркнул он.
— Да, но что же мы будем делать? Как я ни думаю, но мне ничего, абсолютно ничего не приходит в голову. Да ведь и поздно — времени у нас почти нет.
— Почти — это слабо сказано, — мрачно прокомментировал ротмистр. — До отхода поезда осталось всего ничего…
Ситуация складывалась весьма неприятная. По какой-то глупой случайности успех операции оказался под ударом.
Пассажиры занимали места. Неподалеку от коллег страстно прощалась молодая парочка. Офицер наслаждался последним поцелуем с пышнотелой фрау, никак не желающей покинуть своего дорогого Ганса.
— Я не хочу оставлять тебя! — всхлипывала она. — Ну, как же так? Мы ведь каких-то три недели назад заключили брак. Разве это справедливо — не дать нам провести вместе даже медовый месяц?
— Дорогая, я тоже хотел бы несколько иначе проводить свое время, — сказал рыжий офицер, — но обстоятельства требуют, чтобы я в ближайшее время был на фронте. Ничего не поделаешь — война.
— Я буду писать тебе, — скривила рот молодая жена. — Слышишь? Я буду писать тебе часто. Чтобы ты не скучал. Я приеду к тебе!
— Куда? Куда ты приедешь — на фронт? Отправляйся домой и жди от меня известий. Я думаю, что скоро увидимся.
— Думай не думай, а все равно вам каюк, — прокомментировал Кураев услышанное и ругнулся — по-русски.
— Тихо! — разволновался Санин. — Нас ведь могут услышать.
— Короче говоря, открываем карты, — принялся рассуждать Кураев. — Ситуация следующая: вытащить поручика из комендатуры не представляется возможным. Поезд на Кельн уже подан, пассажиры занимают места. Остаться — значит привлечь к себе внимание, то есть открыть свою связь с задержанным, — заключил ротмистр.
— Это почему же? Чем это таким мы выделяемся? — затараторил журналист. — Нормальные, пристойные и добропорядочные граждане. Таких сейчас на вокзалах тысячи…