И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ

Багдерина Светлана Анатольевна

 - Ну, что, за работу?

 - Нет, погодите еще…

 Графу пришла в голову одна полезная мысль. Он задрал голову и крикнул:

 - Часовой! Эй! Часовой! У тебя штаны горят и шапка светится!

 Ответа не было.

 - Часовой — дурак!..

 Когда до них не долетело даже традиционное, родное, как березовый сок, «сам дурак», Рассобачинский набрался смелости или наглости и позвенел лопатой о лопату.

 Тишина…

 - Ты чего расшумелся, граф? — испуганным шепотом спросила его Конева–Тыгыдычная. — Услышат ведь!..

 - Лучше пусть сейчас услышат, чем когда копать начнем, — уверенно пояснил Рассобачинский.

 - Думаешь, они еще там? — приглушив, на всякий случай, голос, шепнул боярин Порфирий.

 - Там… Куда они денутся, долдоны, — брезгливо поморщился граф. — Эх, ну и гадина же,

это Чернослов… Таких дружинников испортил… Им сказано стоять и никого не выпускать — они от приказа ни на шаг не отступят, хоть ты тут песни пой, хоть танцы пляши, только наружу мимо них не лезь. Хотя сейчас нам это только на руку. Правду бают, нет, видать, худа без добра. Пока они стоят, истуканы истуканами, нам и за работу приняться можно.

 - Ну, ты прям стратег, — благоговейно покачал головой боярин Никодим.

 - А то… — довольно расплылся в улыбке граф и «отца–углежога» ему простил.

 Поплевав на ладошки, Рассобачинский закатал рукава своей собольей шубы, крытой шатт–аль–шейхской парчой стоимостью в одну крестьянскую усадьбу за метр, сдвинул на затылок высокую горлатную шапку, и со смачным кряхтением вонзил заступ в стену.

 И, наплевав на старую, надоевшую до судорог игру «кто благороднее», вырвалось у него еще не забытое, мужицкое:

 - Эх, робятушки, понеслась!..

 

 

 * * *

 

 

 Библиотечный, решительно нахмурясь и закрутив усы, отправился в разведку — шпионить за Митрохой — а Елена Прекрасная снова осталась в его квартирке одна. Когда за дверкой шкафа мелькнула в последний раз и растворилась щупленькая фигурка Дионисия, Елене пришло в голову, что напрасно она не попросила его принести ей почитать какой–нибудь интересный роман, но было уже поздно. Она попыталась выйти в привычный ей мир сама, но не смогла — дверь не открывалась, словно нарисованная, и она была вынуждена смириться с положением затворницы. Невесело вздохнув, она хотела вернуться в свою комнатку, но через распахнутую дверь в кабинет хозяина увидела на полках стройные ряды книг.

 «Ничего страшного не случится," — быстро сказала она себе, — «если я на минутку зайду в комнату Дионисия и одолжу у него какую–нибудь книжку. Я же не собираюсь рыться в его личных вещах, поэтому в моем поступке нет ничего предосудительного. И, к тому же, ему следовало быть немного внимательней ко мне, и оставить хоть немного книг. Должна же я чем–то заниматься здесь в его отсутствие! Хотя, не исключено, что он, всегда такой внимательный и предупредительный, специально не оставил дверь открытой, рассчитывая, что я зайду в его кабинет и сама выберу, что мне пожелается. Пожалуй, так оно и есть.»

 После таких размышлений, ничтоже сумняшеся, царица, осторожно ступая, как будто опасаясь разбудить спящего, неторопливо двинулась к намеченной цели — полкам.

 Подойдя поближе, она радостно всплеснула руками и заулыбалась: вся полка была уставлена романами синьоры Лючинды Карамелли — новыми, прочитанными ей от корки до корки, и старыми, и потому еще не известными ей.

 «Остров снов и желаний»… «Подари мне свое счастье»… «Шипы и розы проклятого сада»…» — взахлеб читала названия романов на разноцветных корешках Елена. — Этих я не знаю… А вот «Рамон и Малафея»… Какая трагичная история любви двух юных сердец! И как бессердечно было со стороны любезной синьоры оборвать роман на самом захватывающем месте! Скорее бы вышло продолжение — жду — не дождусь!..

 Но тут царица спохватилась, тяжелые мысли о беспросветном настоящем снова нахлынули на нее как цунами, и ей стало стыдно за свой ребяческий энтузиазм.

 Она наугад сняла с полки книгу с незнакомым названием и положила ее на стол полистать. Чтобы не смять разбросанные по всему столу листы желтоватой бумаги тяжелым фолиантом, исписанные и исчирканные ровным убористым почерком Дионисия, она аккуратно сложила их стопочкой и отодвинула на край.

 Знакомое имя бросилось ей в глаза с верхнего листка, потом еще одно…

 Не веря сама себе, она наклонилась над листком, потом взяла его в руки и стала читать:

 «Рамон и Малафея». Книга вторая. «Яд твой любви». Состоит из семидесяти глав, с прологом и эпилогом. План. Пролог: начать с напоминания о кратком содержании первого тома — юноша (Рамон) и девушка (Малафея) из двух враждующих семейств (Бойли

и Мариотты) из Тарабарской страны полюбили друг друга без памяти, но родители их были, разумеется, против, и заперли девушку в высокой башне. В подробности не вдаваться, а то опять пролог получится длиной с первую книгу. Глава первая: находчивая Малафея, чтобы сбежать из отчего дома, решила притвориться мертвой и выпила снотворного, купленного у продажного аптекаря (придумать какое–нибудь тарабарское имя, вызывающее негативные ассоциации у лукоморского читателя). Глава вторая: ее относят в семейный склеп, где ее находит влюбленный Рамон. Глава третья: Рамон думает, что Малафея и вправду умерла, и выпивает остатки жидкости из склянки, которую сжимала в кулачке его суженая, решив, что это яд. Глава четвертая: когда Малафея проснулась, она увидела неподвижного жениха рядом и подумала, что он мертв. Глава пятая: она берет его меч и хочет пронзить себе сердце, но при виде первых же капель крови теряет сознание. Глава шестая: очнувшись от сна, жених видит, что невеста лежит окровавленная на полу, взбегает на башню и кидается вниз. Глава седьмая: тем временем Малафея приходит в себя, но только затем, чтобы увидеть, как ее возлюбленный летит вниз головой с самой высокой башни. От горя она снова падает в обморок. Глава восьмая: Рамон, пробивший соломенную крышу сарая и приземлившийся на сеновале, невредимым скатывается на землю, и перед тем, как предпринять вторую попытку, желает взглянуть на угасший предмет своей страсти еще раз. Глава девятая: подойдя к склепу, он видит Малафею лежащей уже на клумбе, и черную змею, со злобным шипением выползающую из–под ее бока (падающие в обморок вообще редко смотрят, куда падают, и не занято ли это место уже кем–нибудь другим). Глава десятая: решив, что предмет его страсти укусила ядовитая змея, Рамон хватает ее за хвост, и та кусает его. Он, в последний раз вскрикнув, падает рядом с Малафеей. Глава одиннадцатая: от крика Малафея приходит в себя, видит неподвижное тело Рамона, змею, извивающуюся в его кулаке, и бежит на пруд топиться. Глава двенадцатая: от укуса ужа, кроме как от сердечного приступа, еще никто не умирал, и Рамон, упавший в обморок от переживаний, быстро приходит в себя и видит вдалеке спину быстро удаляющейся невесты. Он вскакивает, бежит за ней, но не догоняет — и та на его глазах бросается в темные воды, сомкнувшиеся мрачно над ее телом. Глава тринадцатая: Рамон решает повеситься на своем поясе тут же, на берегу пруда. Поэтому первое, что видит вынырнувшая Малафея, забывшая в приступе отчаяния, что она — чемпионка страны по подводному плаванию — висящего на суку Рамона. Глава четырнадцатая: издав истошный крик, Малафея бросается прочь к конюшне, чтобы, оседлав самого необъезженного и свирепого жеребца, скакать, пока не сломает себе шею. Глава пятнадцатая: от крика не успевший толком задохнуться Рамон дергается, ветка ломается, и он летит на землю, мутным взором наблюдая, как любимая спина снова исчезает среди дерев…»

 Елена, ошеломленно моргая, опустилась на стул.

 Первое, что пришло ей в голову: «Какая трагическое стечение обстоятельств, какие неземные страсти, какая всепоглощающая любовь!..»

 И тут же — второе: «Не может этого быть. Благородная синьора Лючинда Карамелли — Дионисий?!..»

 

 

 * * *

 

 

 Земляные работы закончились для лукоморской аристократии нежданно–негаданно перед самым рассветом.

 Лопата боярина Порфирия внезапно звякнула обо что–то твердое и высекла искру. Дальнейшие лихорадочные раскопки под охи, ахи, советы и предположения всей братии за спинами ударной группы открыли каменную кладку, и наступил звездный час троих с ломиками. А потом еще троих.

 И еще троих.

 И еще…

 Ломики всегда были гораздо выносливее тех, кто ими орудует.

 Особенно если эти те до сих пор тяжелее кошелька в руках ничего не держали.

 Но когда первые лучи солнца закрасили восток бледным оттенком розового, раствор под напором узников, напролом стремящихся на свободу как лосось на нерест, сдался, и первый камень был торжественно извлечен из своего гнезда и передан по цепочке из лаза под открытое небо.

 Дальше дела пошли веселее, и к моменту смены караула в невидимой стене, все еще, скорее, по инерции, преграждающей им дорогу к свободе, образовалась дыра размером с крышку погреба.