И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ
Шрифт:
Когда Граненыч дошел до стойла Елки и получил возможность боковым зрением оглядеть проход, там уже никого не было.
Трясущимися от перепоя и перепуга руками он стал взнуздывать одноухую кобылку. Та дружелюбно фыркала и пыталась сжевать его волосы.
«И опять одно из двух», — с мрачной обреченностью рассуждал он, пока руки машинально худо–бедно выполняли знакомую до автоматизма процедуру. «Или он сейчас поднимет крик и тут будет вся колдунова рать… или его самого тут быть было не должно.»
Напрашивающийся вывод рассмешил Граненыча и заставил на минуту забыть
«Он что, тоже удрать собирался?!..»
Через полчаса к хозяйственным воротам на малой скорости подъехала старая телега, запряженная гладкой соловой кобылкой. Правил ей тощий чумазый небритый мужичок неопределенного возраста в поношенном коричневом армяке.
Дойдя до самых ворот, кобылка почти уперлась мордой в ворота и, не дождавшись команды, остановилась.
- Эй, ты, куды прешь, как по прошпекту? — начальственным голосом окликнул возчика черносотенец.
- В город, — кратко и бесстрастно доложил Митроха, твердо придерживаясь линии, что зачарованным не пристало быть чересчур болтливыми.
- Зачем?
- За водкой.
- За водкой? — оживился свежеиспеченный черносотенец, пропустил следующий вопрос «по чьему приказу» и сразу перешел к делу.
- А куда конкретно?
- Винокурня Жилина.
- Хм–м–м… Винокурня Жилина — это хорошо… Жилин — он градус держит… — задумчиво поскреб подбородок черносотенец, перебирая одну заманчивую возможность за другой и, наконец, остановившись на одном из вариантов, безусловно, приятном, судя по тому, как непроизвольно расплылась в блаженной улыбке его хитрая физиономия. — А когда возвращаться будешь?
- Груз заберу — и вернусь, — бесстрастно ответил Митроха, старательно не сводя неподвижного взгляда с засова за спиной черносотенца.
- За… три часа вернешься? — хищно прищурившись, выстрелил вопросом начальник караула, прикинув, когда его должны сменить.
- Вернусь, — не задумываясь, подтвердил Митроха. Сейчас он бы подтвердил, что вернется из винокурни Жилина, расположенной в двух часах езды от дворца, и за двадцать минут.
Только бы пропустили, только бы пропустили, только бы выпустили…
Облачко сомнения пробежало было по лицу караульного, но открывшиеся вдруг в такой нежаркий день солнечные перспективы рассеяли его без особого труда.
За полдня с лишком, что он стоит на часах на этих разнесчастных воротах, мимо него не прошел ни один солдат из отряда колдуна. Будто они все заняты своими делами и забыли, что он вообще существует на белом свете. Брезгуют они нашим братом, видите ли вы. Морды воротят. А на воротах этих дурацких стоять не ихнее, понимаете ли вы, дело. А торчать–то тут, между прочим, еще до вечера. А на улице не май месяц. И даже не сентябрь. И что такого страшного может случиться, если он потихонечку выпустит эту телегу, а потом абсолютно справедливо воспользуется плодами своей доброты? Подумаешь, приказ… Легко им, инородцам, раздавать приказы, сидя перед печкой в помещении!.. Думают, пришли невесть откуда, сунули десять рублей жалованья в зубы, и всё, господа? Можно над лукоморским человеком глумиться? И, если здраво поразмыслить,
- Открывайте, — повелевающее махнул заколдованным дружинникам рукой в черной кожаной перчатке начальник караула. — Да поживее шевелитесь, проклятые!..
Такой же ломкой походкой, какую с разной степенью достоверности старался изображать до сих пор Митроха, оба дружинника без единого слова потащились из караульной будки снимать засов.
- Ну, слава тебе!.. — одними губами прошептал Граненыч и понял, что последнюю минуту он забыл дышать.
Укрывшись за неподвижной маской зачарованного, он тихохонько перевел дух и торжествующе улыбнулся — одними глазами.
Получилось.
Прорвались.
- М–м–м–мум!.. М–мумум–м–м!.. М–м–му–ум–м–му–у–у–у!!!.. — донесся сзади знакомый звук.
«И тебе всего хорошего, Герасим», — подумал в ответ буйволу Митроха и украдкой оглянулся на прощанье.
По направлению к ним, откуда ни возьмись, полоща на бегу полами шубы, к ним неуклюже бежал, размахивал руками как ветряная мельница и что–то отчаянно мычал Букаха.
Хотел ли он схватить беглеца или присоединиться к нему, Граненычу разбираться было недосуг.
Сердце его отчаянно метнулось в грудной клетке, руки непроизвольно дернулись, и он хлестнул вожжами по спине Елку. Та, не ожидая от старого знакомого такого вероломного коварства, встала на дыбы, ударила перед собой копытами и угодила прямо в грудь одного из дружинников, поднимающих засов. Тот охнул [14], отлетая к воротам, и тяжелый брус, не чувствуя больше поддержки с одного конца, ухнулся обратно на место.
- Эй, ты чего, ты чего?.. — отскочил начальник караула от взбунтовавшихся вдруг кобылы и мужика и выхватил меч. — А ну, слезай!..
- М–мум–м!!! М–м–му–умуму!..
Страшно выпучив глаза и указывая пальцем одной руки на Митроху, другой рукой Букаха делал непонятные знаки черносотенцу.
- Слезай, кому говорят! — замахнулся тот на Граненыча и нервно дернул головой в направлении экс–воеводы: — А это еще кто?
- Царский шут. Юродивый. Немой и бесноватый. Может покусать, — мстительно сорвалось с языка Митрохи прежде, чем он успел подумать, что говорит. — Это заразно.
- Э–э–эй, стой! — черносотенец на секунду забыл о подозрительном вознице и выставил меч навстречу несущемуся галопом грузному боярину и его роскошной, покрытой алой шатт–аль–шейхской парчой шубе. — Стой, кому говорят!..
- М–м–м–у–у–у–у–у?!.. — снова донеслось до ворот — это нахмурился в загоне чем–то недовольный буйвол, но теперь до него не было дела даже его покровителю Митрохе.
Букаха несся вперед, как будто до последнего не верил, что начальник караула и вправду пустит в ход меч. Но когда его острие уперлось в широкую грудь, затянутую малиновым бархатом, он остановился и, гневно мыча и размахивая кулаками, стал метаться вправо–влево, стараясь обойти караульного и самолично схватить утеклеца, чтоб потом предъявить его новому царю как доказательство своей верности, бдительности и наблюдательности.