И в Бергамо придет весна
Шрифт:
– Двадцать один. А тебе?
– Ого! Уже совсем совершеннолетний, – вновь начала шутить я. – А мне только пятнадцать.
– Ещё совсем несовершеннолетняя, – пошутил и он в ответ.
– Да уж, – вздохнула я.
– Чего вздыхаешь? Поскорее вырасти хочется? – улыбнулся он.
– А тебе не хотелось?
– Хотелось. Особенно права получить.
– Знаешь, та мелодия, что ты играл вчера на балконе, – это мелодия из моего детства.
– Серьёзно? – удивился он, – Песня-то совсем не детская.
– Мой папа её часто слушал, когда я была маленькой. И тоже играл
– «Nothing else matters», Metallica.
– Красивая мелодия.
– Да, одна из моих любимых.
Не знаю, сколько времени мы с ним так продолжали болтать о том о сём: о музыке, о нашей жизни, об учёбе, о наших родителях и вообще обо всём на свете. Но во время разговора мне вдруг пришло в голову, что мы с ним болтаем так, как будто сто лет друг друга знаем. Словно давние друзья, которые долго не виделись и вдруг встретились и не могут наговориться. Наверное, мы так проговорили бы весь день по телефону, если бы к нему на балкон не вышла женщина. Мельком бросив на меня взгляд, она что-то сказала Маттео и ушла.
– Твоя мама? – спросила я.
– Ага. Зовет обедать. Тебе тоже, наверное, уже пора на обед.
– Наверное.
– Приятного аппетита, – улыбнулся он и добавил: – И приятно было познакомиться.
– Взаимно, – улыбнулась и я и зашла домой.
Снимая куртку в коридоре и вдыхая заманчивый аромат, я попыталась понять по запаху, какое блюдо нам сегодня приготовил Диего, а потом весело крикнула, чтобы мама на кухне услышала меня:
– Что это вы там такого вкусненького приготовили? У меня уже слюнки текут. Неужели лазанья?!
Я влетела на кухню и воскликнула:
– Лазанья! Точно!
Не знаю, что такого было на моем лице, но мама и Диего буквально остолбенели, увидев меня.
– Чего? – улыбнулась я, словно извиняясь за свой энтузиазм.
– Ничего, – почти одновременно и с улыбкой до ушей ответили они.
Мы накрыли стол в гостиной. Мама достала белоснежную скатерть, праздничный сервиз, бокалы для вина.
– Сегодня какой-то праздник? – удивилась я.
– Нет, просто воскресенье. Воскресный обед. – Она пожала плечами.
– Но праздничный сервиз ты не достаешь в другие воскресенья.
– Ты права. Сегодня у нас небольшой такой праздник… У тебя на душе праздник. Вот мы его-то и отметим.
Так получилось, что когда мама произносила слово «праздник», я посмотрела на Диего. Выражение его лица поразило меня. Он старался выглядеть спокойным, но по глазам его было видно, что такое понятие, как «праздник», давно неуместно, даже если мама искренне радуется моему хорошему настроению.
Я взглянула на себя в большое зеркало в коридоре. Вот почему мама и Диего потеряли дар речи, когда я вошла на кухню. Из зеркала на меня смотрела искренне улыбающаяся девчонка. И хотя мне трудно было сдержать свои радостные эмоции, я была согласна с Диего: О каком празднике может идти речь? «Хотя мы всего лишь пообедаем, как и в любое другое воскресенье».
Давно мы так душевно не проводили время за столом. Мы непринужденно разговаривали, вспоминая прошлое, особенно наши путешествия. Энтузиазма, конечно, не было. Мы просто
Я вдруг встретилась глазами с моим отчимом, и у меня замерло сердце. Он никогда так многозначительно на меня не смотрел. В его взгляде было что-то очень важное, что он хотел мне сказать. Но он тут же отвел глаза и стал доливать вино в наши уже почти пустые бокалы. «Пир во время чумы», – усмехнулась я про себя.
– Джулия… – начал он, но вдруг смутился. И то ли словами боялся умалить значение этого чего-то важного, о чём говорили его глаза, то ли по другой причине, но он вдруг передумал говорить то, что хотел. Еле заметно улыбнувшись, он приподнял свой бокал:
– За тебя, Джулия… И за тебя, Анна.
– И за тебя, – добавили мы с мамой вместе.
Потом мама достала фотографии наших путешествий прошлого года, и мы просто стали рассматривать их, вспоминая места, где мы проводили выходные и куда ездили в отпуск. Ностальгия прошлого захватила нас троих. Так приятно было поддаться впечатлениям той беспечной жизни, которая была у нас всего лишь месяц назад.
– Если б у нас был ещё и тортик сегодня, – мечтательно проговорила мама.
– Не проблема. К следующему воскресенью куплю всё, что нужно для торта, – непринужденно ответил Диего.
И тут вдруг что-то в один миг разрушило магию беззаботной атмосферы. Словно хрупкий стеклянный купол, накрывавший нас и защищавший от внешнего мира, разбился. Разбился, как в замедленной съемке, плавно и беззвучно.
И мы тут же поняли, почему он разбился. Во время обеда мы говорили только о прошлом. Не о настоящем, не о будущем. А о прошлом. О ТОЙ жизни. Которая была. Была, но не вернется. И стоило Диего заговорить о следующем воскресенье, как нас из сказочных воспоминаний прошлого выбросило в реальность настоящего. Мы не озвучили эти наши мысли. Но мы поняли, что думаем об одном и том же.
Мама попыталась спасти атмосферу и улыбнулась.
– Возможно, к следующему воскресенью и вправду понадобится торт. Ведь срок-то у меня – к концу недели.
– Уже?! – испуганно спросила я. В одно мгновение передо мной пронеслись картинки, мелькающие одна за другой. Как Диего увозит маму на машине в роддом. Как её там встречают акушеры в этих белых скафандрах. Как на маму одевают маску, кладут её на покрытые белой тканью носилки и увозят… увозят неизвестно куда. Я почувствовала, как у меня холодеют руки.
Мама встала из-за стола, подошла ко мне и обняла. Её голос, спокойный уверенный голос повторил мне ту же самую фразу, которую она мне не раз говорила в последние дни.
– Не переживай. Всё будет хорошо. – А потом ещё раз повторила, глядя мне в глаза и произнося слова с расстановкой: – Всё… будет… хорошо.
Это подействовало. Я попыталась улыбнуться, и мы обнялись. Крепко-крепко.
– Ну, кто моет посуду? – с принужденной улыбкой сказала я, пытаясь показать моей маме, что я уже больше не волнуюсь.