И в сотый раз я поднимусь
Шрифт:
А Саше открылось вот что.
Писатель скупо передал рассказ своего старого знакомого о военной кампании 1805 года. Место действия: Моравия. Наши войска – союзники Австро-Венгрии. Солдатам категорически запрещено беспокоить местных жителей. И вот однажды хозяйка домика, в котором остановился рассказчик со своим денщиком Егором, с криком и слезами обвинила последнего в краже кур. Проезжавший мимо главнокомандующий (Кутузов, судя по всему) приказал повесить Егора. Денщик ни слова не смог сказать в свою защиту. Окаменел. Его повели на казнь. «Видит Бог, не я», – только и мог повторять несчастный. Хозяйка в ужасе умоляла помиловать солдата, рыдая, кричала,
Самое страшное, незабываемое, мучительное – это последние слова Егора, обращенные к своему барину: «Скажите ей, ваше благородие, чтоб она не убивалась… Ведь я ей простил».
Перед смертью русский солдат думал о чужой женщине, возведшей на него напраслину. Думал и жалел. Простил.
Повествование кончалось словами старого барина: «Егорушка, голубчик, праведник!»
Но один вопрос не давал Саше покоя: что ж барин-офицер не вступился за своего денщика перед главнокомандующим? Егора, ведомого на смерть, упрекнул, что тот ничего не сказал генералу, а сам? Страшно было бедному, что и его вместе с солдатом?… Или тоже остолбенел? А потом, спустя полвека, слезы и стоны о праведном Егорушке. Как же так? Праведникам – гибнуть? А трусам – слезы о них точить по-тихому?
Как разобраться в этой русской судьбине?
Как изменить ее?
И – возможно ли это?
Третий Сашин ребенок родился в Моравии. Так у него и в свидетельстве о рождении записано: г. Оломоуц, Североморавского края, ЧССР. Нет уже той страны, как нет и страны, в которой родилась Саша. Есть Чешская Республика – родина Мишеньки, есть Россия – отчий дом всей семьи.
Мишенька появился на свет в восемьдесят третьем, но местом своего рождения обязан знаменитому шестьдесят восьмому году. Именно в этот достопамятный год, когда Саша была еще маленьким ребенком, советские войска вошли в Чехословакию.
Ребенок Саша не чувствовала себя виноватой в этой несправедливости советского строя. Она слышала, как многозначительно шелестят взрослые по поводу знаменательного события, как возмущаются: «Зачем полезли куда не звали?» – но при чем здесь была лично она?
Подросшая Саша старалась тем не менее разобраться в причинах советского вторжения в чужие пределы.
Выяснилось вот что.
Чехи, разочарованные и уставшие строить коммунизм вместе со своим старшим братом, Советским Союзом, захотели несколько смягчить свой собственный режим, или создать, как они декларировали, «социализм с человеческим лицом», что само по себе, если вдуматься, было формулировкой несколько странной и неоднозначной. Оставалось надеяться, что про «человеческое лицо» они заявляли не в шутку, а в самом что ни на есть положительном смысле, а то человеческие лица такие бывают – не приведи Господь. Вон, Гитлера хотя бы взять: не кабанья же у него морда, не обезьянья образина, а человеческое, в общем, лицо вполне. Да что вспоминать Гитлера… Достаточно просто вокруг оглянуться…
В общем, ладно, чехам нравилась эта фраза про человеческое лицо у того, у чего лица вообще никакого быть не может. Так же, как у капитализма, коммунизма и всего прочего, что люди себе сами напридумывали, чтоб себе подобным морочить головы и не давать спокойно прожить их единственные и неповторимые жизни.
В Кремле, видно, не на шутку обиделись за свой родной социализм (какой ни есть, а свой же). К тому же некоторые чешские товарищи, очень боявшиеся за свои шкуры в случае смены власти, слезно
Страной, которая ныне больше не существует, правил в момент ввода войск в ЧССР Брежнев. И к началу восьмидесятых он все еще был у руля. К этому времени неблагодарный народ одарил его именем Люлек, так как лидер уже основательно впал в детство и едва-едва мог говорить по-непонятному, хотя и очень долго. Потому-то для населения вместо главы огроменной страны Леонида Ильича Брежнева возник образ Люлька, неразумного и невнятного персонажа. Все над ним посмеивались и рассказывали незлые, в общем-то, анекдоты, никто его не боялся, потому что относились как к мумии ходячей.
Однако еще ни одной стране за всю долгую человеческую историю не удавалось без ущерба для себя и потомков существовать под властью мумии.
Надо отметить длительность пребывания Люлька в роли вождя могучей державы. К нему все привыкли и даже мысли не допускали, что он когда-нибудь умрет. Может, это было связано именно с тем, что его давно никто уже не считал человеком из плоти и крови. Так… персонаж.
А он возьми да и умри в ноябре восемьдесят второго.
Как раз когда Саша в милом ее сердцу Оломоуце ждала своего третьего ребеночка.
Пришла она ясным ноябрьским утром на работу в школу. В учительской все сидят мрачные, задумчивые. Саша удивилась:
– Привет честной компании! Ну, чтоб у нас такая тишина стояла – и не помню! Что случилось-то? Наверное, слон в зоопарке умер!
Коллеги посмотрели на вновь прибывшую горестно, по-сиротски, и отвечают:
– Брежнев умер.
Реакция случилась парадоксальная. Саша принялась смеяться:
– Самый короткий анекдот, да? Ой, не смешите меня, я умираю.
И продолжала хохотать, как заведенная. А остальные учителя ей:
– Ладно, ладно, успокойся, мы свое уже отсмеялись.
Оказывается, у всех первой реакцией на печальную новость было недоверие: давайте, мол, без дурацких анекдотов. А вслед за тем неудержимый хохот.
Наконец Саша вникла, удивилась тому, что Леонид Ильич оказался смертным, и села вместе со всеми дожидаться следующего.
Следующей оказалась математичка, высоченная тетка из Сибири. Она басом прохохотала все время до начала уроков и поверила, только когда директор объявил об отмене занятий в связи с трауром.
Саша очень надеялась, что три траурных дня она сможет провести дома: близнецы нуждались в ней, и тот, кто еще только собирался родиться, забирал все больше и больше сил. Однако директор приказал всем присутствовать на торжественном построении, а в день похорон явиться в школу, чтобы вместе смотреть прямую трансляцию всенародного горя из Москвы.
На линейку пришлось притащиться.
Саша шла по старым уютным улочкам так любимого ею Оломоуца и в каждой витрине видела огромный портрет Люлька в маршальской форме с невероятным количеством орденов и медалей от погон до пояса. Вызывало удивление, откуда у ненавидевших советского генсека чехов взялось так много его портретов, но главное, что поражало: у некоторых из них лежали прекрасные живые цветы, охапки цветов, а кое-где встречались и патетические надписи: «Земжел велкий чловек», что в переводе означало: «Умер великий человек».