И в сотый раз я поднимусь
Шрифт:
Вот едет она как-то на такси в берлинский аэропорт Шенефельд.
– На какой рейс торопимся? – спрашивает таксист.
– Аэрофлот. Берлин – Москва.
– Спасиба – пажалюста – сдрафуйте – извинити – дасфиданья! – хвастливо выдает свои достижения в русском шофер.
– О! Вы хорошо говорите по-русски! – вежливо восхищается Саша.
Шофер расцветает.
– У меня девушка русская! Из Карков!
– А-а-а! Харьков, – догадывается она. – Тогда у вас украинская девушка.
– Да-да, украинская, никак не привыкну. Это сокровище! Настоящий цветок! Настоящий. У меня была жена-немка. Это сержант в юбке. Всегда кричит, всегда в стрессе. Всегда недовольна. Мы развелись. Я год не мог на женщин
– Скоро свадьба? – приходится поинтересоваться.
Водитель тут же скисает.
– Нет! Мы не можем! Она тут неофициально. Вы понимаете? Я ей помогаю. Она живет у меня, но работает, работает. Ей много денег нужно, у ее семьи ничего нет, совсем бедные. Но мы не можем здесь пожениться… Без документов.
– Вы бы хоть с семьей познакомились, – пытается намекнуть Саша. – А то вдруг и эта окажется не цветок? Как тогда?
– Нет! Вы не знаете! Это цветок! – начинает сентиментально вибрировать бедный простак. – Я дам ей денег. Она поедет к себе. Сделает документы. Я приеду, и мы поженимся. Но не сейчас. У нее работа, много работы.
Что ж! Пусть радуется пока. Может, в порядке исключения ему и вправду попался «цветок». Хотя Саша с такими «цветками» знакома и прекрасно знает ситуацию изнутри.
У ее знакомых «цветков» на родине дети и даже мужья. Но влюбленные в них местные бойфренды об этом знать не знают. Это их не касается. У девушек такой бизнес. Не всем же нравится работать уборщицами. Не всех тянет в проститутки. Есть хорошая и безопасная профессия – содержанка. Особенно хорошо, если устраиваешься в содержанки сразу трех-четырех мужчин, каждый из которых уверен, что он для тебя единственный. Любовь всей жизни. И что ты бедная девушка-труженица, которой надо много и прилежно работать у чужих людей. У местных мужчин, как правило, добрые сердца, на ласку они отвечают лаской. И стремятся помочь, чем могут. Так что успевай крутиться между своими единственными, и будешь вполне обеспечена. И ребенка поднимешь, и мужу пропасть не дашь.
Бывает, конечно, по-всякому. Бывает, возникает сильная привязанность, и «цветок» делает выбор в пользу немецкого друга. В слезах признается, что есть несчастное дитя на родине. Это здесь никого не пугает. И происходит тогда регистрация брака и легализация пребывания. Но тут уж содержанкой не поработаешь! А те, для кого это не профессия, а призвание, просто не выносят однообразия супружеской жизни. Так «цветки» превращаются в крапиву. Но зачем печалить влюбленное сердце.
– Будьте счастливы! – желает Саша. – И все-таки – поосторожней!
– Ах! – легкомысленно отмахивается счастливец.
«Девушки и те, кто не выносит запаха мертвых,
Падайте в обморок при слове «границы»:
Они пахнут трупами», – писал некогда поэт Хлебников. [10]
Трупами – да. А еще – деньгами, а еще ложью, высокомерием, презрением, отчаянием, мошенничеством, воровством.
Но лучше закрыть глаза. И притвориться, что повсюду порядок. И существуют только отдельно взятые, легкоустранимые сбои в системе.
10
Велимир Хлебников. Воззвание председателей земного шара.
Тем более если все это касается тебя не как участника, а как зрителя. Отойди – и забыл.
Саша учила немецкий, зубрила целые фразы, подпевала немецким песням, когда оставалась одна в мастерской. Ей хотелось полноценно общаться с новыми друзьями.
– Может, пусть Ромка интервью у него возьмет, статью напишет. Вдруг он и правда гений? – задумалась Саша.
– Нет, не думаю, – покачал головой муж. – Не гений. Избалованный и, знаешь, – растленный. Подальше бы от него детям держаться.
Увы, хорошие советы часто вспоминаются слишком поздно.
Спасением от приступов тоски по родине стал храм. Берлинский православный Свято-Воскресенский кафедральный собор находился от их квартиры в пределах пешего хода. Переступала порог храма, и тоска улетучивалась. Душа словно попадала домой и успокаивалась, устремлялась ввысь. Сколько раз отмечала Саша настоящее чудо: в каком бы унынии, в какой бы растерянности ни пребывала она по дороге в храм, после литургии откуда-то появлялись и сила, и бодрость духа, и ясность цели. Господь дарил утешение.
Она часто летала к своим в Москву, едва ли каждый месяц, радовалась изменениям к лучшему, новым уютным ресторанчикам, нарядным и красивым жителям своего города. Казалось, кончились испытания, люди могли вздохнуть полной грудью. Все ее подруги поголовно взялись делать у себя в квартирах ремонты, да не простые, а с приставкой евро-, что считалось главным показателем качества.
Но каждый раз она почему-то возвращалась в Берлин совсем разболевшейся. Что-то сжимало душу в тиски на родине.
Лежа в очередной раз в послемосковской горячке, она нацарапала свое предчувствие:
Болезнь Москвы я привезла с собой. Не гриппом я болею, а Москвой. Там мертвый снег на грязной мостовой — Он умирает, только наземь ляжет, И жижа темная любую поступь свяжет — Ты перестанешь быть самим собой. Болезнь Москвы – тяжелый мой недуг Мне не дает уснуть, шурша листвою палой, И обращает в явь то праздник небывалый, Что горем обернуться должен вдруг, То слышен сладкий колокольный звон, Который скоро станет вдовьим плачем, То снова мгла передо мной маячит, И мертвый снег мой заглушает стон.Слишком многое сильно тревожило. Очевидно было, что общественное сознание изменилось коренным образом. Приоритетным народным ориентиром стало стремление к обогащению, неважно каким путем. В деньгах видели главное счастье, главную цель. Обман, корысть, расчет, страсть наживы не считались теперь чем-то постыдным, безнравственным. Скорее наоборот. Стыдно было не урвать, не обмануть, не подвести. Если человек оказывался на это неспособным, у него было два названия: лох и лузер.
Саша своими ушами слышала, как молодой человек, познакомившийся с девушкой, спросил у ее подруги: