И восходит луна
Шрифт:
И отчасти, Грайс, едва перешагнув порог коридора, загнала это чувство глубоко-глубоко внутрь, так чтобы самой его было не достать, ей понравилось.
Грайс закончила со спиной Маделин и, прежде, чем та обернулась, подхватила полотенце.
– Не переживай, я видела все в зеркале, - сказала Маделин.
– Милашка.
Она ущипнула Грайс за щеку, как сумасшедшая тетушка на семейном празднике, а потом подмигнула ей и вышла.
– Жду тебя через полторы минуты.
Грайс торопливо оделась. Как и следовало ожидать, Маделин принесла
Застегнув блузку и кардиган, Грайс посмотрела в зеркало. Расчесываться в тот момент, когда ее город мог быть в опасности из-за ее мужа, показалось ей кощунственным, но Грайс все равно это сделала. Маделин заглянула в ванную. На ней было обтягивающее кожаное платье и туфли на невероятном каблуке. Мокрые, светлые волосы были собраны в высокий хвост. Удивительное дело, Маделин ревностно следила за своей внешностью, и в то же время иногда позволяла себе вопиющую неаккуратность.
Когда они спускались вниз в лифте, Грайс ощутила пустоту под ложечкой.
– А ты любишь Дайлана?
– спросила вдруг она.
Маделин кивнула. Она сняла и надела кольцо, которое он подарил ей - россыпь бриллиантов и платина. Движение вышло нервное. Грайс замолчала, решив не продолжать эту тему.
Где же Кайстофер?
Они сели в машину Маделин. У нее был вишневый «Мазератти», который Маделин холила и лелеяла, будто домашнее животное. Автомобиль получал только самое лучшее, Маделин с одержимостью, свойственной только фанатичным собаководам или молодым матерям, носилась с любой проблемой, которая только возникала в ходе недолгой и счастливой жизни этой машины.
– Поцарапаешь салон, - сказала Маделин серьезно.
– Убью тебя.
Это была одна из немногих серьезных фраз, сказанных вовсе не улыбки, которую Грайс от нее слышала. Так что в машине Грайс боялась даже пошевелиться. Черная кожа блестела, хорошо начищенная и мягкая. Грайс сложила руки на коленях, чтобы случайно не испортить ногтем это хрупкое совершенство. Маделин удовлетворенно кивнула и сама пристегнула Грайс ремень. Свой собственный ремень она не пристегивала никогда.
– Ты уверена, что достаточно трезва для того, чтобы вести машину?
– Нет, но я достаточно трезва для того, чтобы не доверить ее тебе.
Ночной Нэй-Йарк проносился мимо. По крайней мере, он не горел, и его не смыло цунами. С виду все было нормально. Маделин позвонила Дайлану. Она уточняла что-то, тыкала пальцем в навигатор. Грайс видела, что они едут к Харлему.
У небоскребов вокруг были сотни глаз, как у богов древности. Эти глаза смотрели на Грайс, смотрели в самую ее суть, отчего ей становилось стыдно. Иногда Маделин ввязывалась в бессмысленную гонку с какой-нибудь машиной, и всякий раз они выигрывали, с шумом
А потом Маделин вдруг сказала:
– Мы познакомились, когда мне было семнадцать.
Маделин было двадцать три года, играть она начала в девятнадцать. И Грайс была убеждена, что они с Дайланом познакомились только после этого. Он увидел ее в кино или что-то вроде того, журналы растащили эту дешевую романтику, как гиены, давным-давно.
– Слушай, я сомневаюсь, что ты вышла замуж за брата моего больного парня только чтобы продать сведения обо мне желтым газеткам.
– Справедливо сомневаешься.
– В общем, нет в "Википедии" ни слова правды обо мне. Наверное, и ни о ком нет.
– Обо мне там вся правда.
– Какая же ты скучная, Грайси, - засмеялась Маделин. А потом без улыбки добавила:
– Нет у меня милых родителей на Лэнг-Айленде. Никого у меня нет, кроме Дайлана.
Маделин резко распахнула бардачок и вытащила пачку тонких сигарет, закурила. Только поняв, что Грайс не натолкнется на гнев Маделин, закурив в ее любимой машине, она вытащила свои сигареты. Крепкая затяжка принесла удовлетворение и успокоение.
– Все продается и покупается тоже все. При желании можно купить себе милую, провинциальную семью с Лэнг-Айленда, - засмеялась Маделин, склонившись к прикуривателю. Грайс испугалась, что в это время они выскочат на встречную, или их машину вынесет на обочину, или впереди появится неуправляемая фура. Но дорога была спокойна, и саморазрушительные импульсы Маделин не имели никаких последствий.
– А на самом деле?
– осторожно спросила Грайс. Ей не хотелось обидеть Маделин.
– На самом деле моя мать была грязной шлюхой, отсасывающей у ниггеров за крэк, - сказала Маделин. И, кажется, Грайс не слышала от нее таких слов прежде. Маделин засмеялась:
– Возможно, мой папаша был единственным белым парнем, с которым она переспала за всю свою жизнью. Он был копом, который драл ее за то, чтобы она не попала в тюрячку. Она была у него в серьезном долгу. Так появилась я, а потом - мой младший брат. Мне повезло, а ему - совсем нет.
Маделин глубоко затянулась. То, как она говорила, совсем ее не напоминало. Будто она играла очередную роль в какой-то остросоциальной драме про жизнь окраин. Даже Нэй-Йаркский акцент ее стал сильнее, разительнее.
– Мой брат был дебил. Идиот. Имбецил. Олигофрен. Не знаю, кто там. Я не интересовалась. И я его любила. Потому что никого у меня больше не было. И потому что брат, в отличии от всех, кого я знаю, был добрым человеком, он никому не хотел причинять зла. Мне было пять, когда он родился. Мне было пять, и я уже готова было подохнуть. Я серьезно рассматривала варианты: кинуться с крыши, скурить мамин крэк или включить газовую плиту, чтобы забрать нас с матерью обеих. А потом родился Джэйреми.
Маделин вдруг улыбнулась, и Грайс никогда прежде не видела у нее такой нежной улыбки.