И восходит луна

Беляева Дария Андреевна

Красивые, красные губы Маделин растянулись в совершенной улыбке.

– Я люблю свое тело, - сказала она.
– Я люблю свои стремления. Я люблю свой талант. Я люблю свой голос. Я люблю свой ум. Я люблю свою злость. Но я ненавижу ту глупую, рыдавшую в подушку девчонку.

Грайс никогда не любила и не ненавидела так, как Маделин. Вся ее жизнь была размеренной, спокойной, даже ее проблемы были надуманными, а вот в Маделин все было настоящее. Как могло быть, что в такой лживой женщине поместилось столько настоящих чувств. А в Грайс, которая всегда старалась говорить правду, ни единого настоящего чувства не было.

Они съехали

с дороги к туману, стелющемуся с реки. Навигатор показывал, что они почти приехали. В резком, болезненном свете фар, Грайс рассмотрела машину Дайлана. Они подъехали к поросшему, замусоренному, одичавшему берегу реки Харлем. Грайс увидела одинокие товарные вагоны, выглядевшие, как забытая мальчишкой часть игрушечной железной дороги. Наверняка, в них спали бездомные. Грайс об этом читала. В ее родной Юэте бездомных не было, до того там была размеренная жизнь, что всякий, кто не вписывался в нее, вынужден был уезжать как можно скорее. Нэй-Йарк нравился Грайс этой свободой быть кем хочешь, даже неудачником.

Мост был длинный и узкий, пешеходный. Железная конструкция с неизмеримым количеством металлических балок, такая надежная, такая высокая. С другой стороны от железной дороги Грайс видела близко посаженные к берегу многоквартирные дома.

Маделин сказала:

– А знаешь к чему я это все вспомнила?

– Нет, - осторожно сказала Грайс.
– Понятия не имею.

Маделин указала на один из домов поблизости - безликую серую коробку.

– Тут я родилась.

Высокие билборды призывали просто действовать с кроссовками "Найк" и любить фастфуд "Макдональдс". Уродливый клоун требовал попробовать новый бургер в ближайшем ресторане.

Дайлан стоял почти у самой воды. Вода была грязная, в свете работающих фар была отчетливо видна бензиновая пленка. Пропавшая река, в которую долгое время сливали химические отходы. А из реки Харлем, все попадало в Ист-Ривер и Гудзон. Пропавшая река, и город пропавший. Здесь это чувствовалось особенно. Сильный, явственный запах грязной земли, мусор, плывущий в мутном течении, далекий шум машин, искривленные деревья. Берег был усеян банками от «Кока-колы» и пива. Грайс захотелось бежать отсюда, как можно дальше. Бежать туда, где Нэй-Йарк яркий, усеянный желтыми такси и дорогими магазинами, быстрый, богатый. Здесь же, в Харлеме, был какой-то отмерший, некротический кусок. И теперь он навсегда отпечатался в голове Грайс, как часть ее города, так резко контрастирующая с Манхэйттеном, где она жила. Ей стало жутко, будто эта унылая грязь могла передаваться дальше, как болезнь. Будто ее Манхэйттен с небоскребами был в опасности, потому что кто-то здесь, в Харлеме, был несчастен.

– О, - сказал он.
– Дамы. Как дела?

Он не оборачивался к ним. Взгляд его был устремлен в темноту и вверх. Сначала Грайс не поняла, на что он смотрит. Но потом глаза привыкли к темноте, и Грайс увидела силуэт.

Он возвышался надо всем. Грайс узнала его безошибочно - он был такой белый, что светился в темноте. Кайстофер раскачивался, стоя на парапете над глубокой, широкой рекой.

Дайлан крикнул:

– Братишка, слезай!

И до Грайс донесся голос Кайстофера, громкий, задорный:

– А если я не хочу?

– Хочешь! А то завтра очень пожалеешь об этом.

– Если завтра наступит. У меня закончились лимонные леденцы, и я понял, что больше не хочу жить!

С высоты его голос доносился урывками, но слова оставались различимы.

–

Тебе еще есть, зачем жить, брат!
– Дайлан приложил руку к сердцу. Выглядело так, будто они играли друг с другом. Будто все происходящее было старой доброй шуткой. Но подойдя чуть ближе, Грайс увидела, что лицо у Дайлана серьезное, бледное, очень взволнованное. Голос, впрочем, оставался веселым.

С высоты до Грайс донесся смех, заливистый, резкий.

– Как и всякое существо, у которого есть психика, я живу только для того, чтобы отодрать свою мать и убить своего отца. Но автолиз плоти моей матери завершен, а отца невозможно добудиться, чтобы убить, если вообще возможно убить. Так что, не укладываясь в рамки фрейдисткой теории, я решил свести счеты с жизнью. Прощай, брат, попрощайся со своей вечно влажной сучкой за меня, я с ней не разговариваю, и прощай, моя милая жена!

Кайстофер раскинул руки, как будто собирался полететь, а потом сделал бесстрашный шаг вперед. Грайс зажмурилась, чтобы не смотреть, как он падает. Она знала, что с Кайстофером все будет в порядке, и все же ее инстинкты вопили об обратном.

Раздался громкий плеск воды, и Грайс открыла глаза. Кайстофер плыл по течению реки, так же раскинув руки. Изо рта он пускал длинный фонтанчик воды. Его белый костюм намок, а красные, клоунские носки казались черными от воды и ночи.

Дайлан ждал. Казалось, Грайс никогда не видела его в более спокойном и гармоничном состоянии. Он был очень сосредоточен. Грайс и Маделин стояли за его спиной, и отчего-то Грайс чувствовала, что это надежно. Он их защитит.

Грайс вдруг поняла, как чувствовали себя люди древних времен. Два хищника говорили друг с другом, пусть на человеческом языке, но сейчас здесь не было место человеку. Грайс чувствовала, как далеко они с Маделин на самом деле. Большие хищники не обращали на них внимания, и оба могли сожрать их, стоило только привлечь их. Чудовищный абсурд, усиливавший иррациональный страх заключался в том, что Кайстофер и Дайлан выглядели как люди, дурачились, в них не было ничего древнего - но именно сейчас их происхождение было очевиднее всего.

Кайстофер лениво перекинул игральные кубики, и небо над ними зажглось северным сиянием. Через пару минут Грайс увидела, как зажглись окна в домах.

– Неплохо, - сказал Кайстофер.
– Освежающе! Хочешь поплавать, брат?

– Иди ко мне, братишка. Ты, наверняка, понимаешь, что пожалеешь обо всем, что делаешь сейчас?

– Я недавно трахнул свою молодую жену игрушкой для детей школьного возраста. Ты правда думаешь, что мне есть о чем жалеть?

Кайстофер вышел к берегу. Маделин и Грайс машинально отошли на пару шагов. Дайлан двинулся к Кайстоферу. Они замерли друг на против друга, Кайстофер еще стоял в воде, а Дайлан еще не касался ее носками ботинок.

– И что ты сделаешь, старший брат?
– спросил Кайстофер.
– Попробуй, и завтра все будет в газетах. Я ославлю себя на весь мир. Я сам себе враг. И тебе я тоже враг! Так что не двигайся, братишка.

– Ты же понимаешь, что можешь разрушить все, к чему стремился так долго?
– осторожно спросил Дайлан. Застывшая улыбка у него на губах выражала только озабоченность.

Кайстофер подался к Дайлану, так близко, что, казалось, сейчас коснется носом кончика его носа.

– Ты лишил меня крови, Дайлан. А я хочу крови. Она мне нужна. Мои люди. Мои безумцы. И когда я скажу им, они будут действовать.