И возродится легенда

Ракитина Ника Дмитриевна

Мшистая влага и чпок воды в бочках под водостоками. Скрип половиц, неразличимые портреты неизвестно чьих предков — патина черных полотен в облезающей позолоте рам. Люстры, обвязанные кисеей с фестонами паутины. И живая пляска пламени в зеве очага. Огромная каменная кухня, ароматы патоки и корицы, пышная сдоба под полотенцем.

Унылый, скучный, страшноватый… до трещины в стене знакомый дом.

На сундуке у кровати горела свеча в позеленевшем медном подсвечнике. Клонилась набок, роняла увесистые восковые

слезы. А за окном, распахнутым в ночь, выводили трели соловьи.

Эриль стояла на сундуке коленями, локти уперла в подоконник, а подбородок положила на скрещенные ладони и заслушалась, впервые позабыв о боли в шее и серебре на запястьях. Янтарь двигался бесшумно, и женщина ощутила его лишь тогда, когда оборотень положил подбородок ей на темя и замер, обнимая ее и тоже прислушиваясь к песне, прерывисто дыша. Когда соловей запнулся, Янтарь развернул Эриль к себе и стал целовать запрокинутое лицо. Свеча упала и погасла. Они не заметили этого. Глаза оборотня и вуивр светились в темноте драгоценными самоцветами. Неровные дыхания сливались. Янтарь сорвал с Эрили рубаху и жадно припал к обнажившейся груди. А потом подхватил и легко перебросил подругу на постель, невнятно шепча:

— Солнце мое…

Шелест веток, соловей, влажная капель росы, шорохи старого дома и скрип кровати остались вовне. А тут было слияние двух тел и двух сердец. Эриль тоже рванула с оборотня рубаху, пусть распахнутую на груди. Ей хотелось обладать, обнимать Янтаря целиком, безо всяких преград. Быть для него не только опекаемой жертвой коварного мага-упыря.

Отдавшись поцелуям и объятиям, вуивр перегнулась спиной назад; вскинув руки, рванула узлы на запястьях зубами, и, так и держа руки над головой, разматывала бинты, пока Янтарь спускался к лону и целовал ей бедра и колени. А после опустила сверкнувшие серебром запястья на загорелые, почти черные в темноте плечи оборотня.

Янтарь заорал и скатился с постели. Эриль, перекатываясь следом, осознала, что наделала, и, не боясь ушибиться, раскинула руки, чтобы не причинить возлюбленному новую боль.

Оборотень прикусил губу, помог женщине встать и выскочил с невнятными извинениями из спальни.

Женщина застонала, уткнулась лицом в подушки, хранящие его запах, и долго лежала без слез. Потом набросила рубаху и скользнула в коридор.

Чья-то тень мелькнула перед ней в зыбкой полутьме. Эриль узнала старуху-экономку и, постепенно избавляясь от отчаянья под воздействием любопытства, стала красться следом.

Половицы не предали ее. Старуха даже не подозревала, что кто-то идет за ней. Экономка двигалась наощупь, не зажигая огня, пару раз запнувшись о половики. И было непонятно и странно, зачем ей в потемках бродить по родному дому.

Преследование привело Эриль на чердак. Там старуха, похоже, перестала бояться. А может, без света ей было не обойтись. С тихим шорохом вспыхнул сальный огарок в блюдце на колченогом столе. Экономка отодвинула стул, достала из сундука письменные принадлежности и с усердным пыхтением принялась за работу. Эриль

следила за ней в щель между косяком и дверью.

Оглянувшись, ничего не заметив и не услыхав, экономка уже доставала из плетеной клетки голубя, чтобы привязать к лапке послание, когда вуивр прыгнула вперед и развернула ее за плечо. Голубок забил крыльями, старуха заорала и попыталась спрятать письмо в складках юбки.

— Не знала, что ты грамотна.

— М-матушка… Ох, сердце захолонуло, — экономка прижала к груди ладонь. — Что ж вы по дому босая-то бегаете? Ваш маг из меня кровушку выхлещет до капли…

Экономка попыталась выжать слезы на глаза. Эриль требовательно протянула руку за письмом. Старуха нехотя уступила.

— …вернулась… почитай, в добром здравии… только укус на шее заживает плохо, пухнет и сукровицей сочится… Дым глаза бесстыжие прячет, а Янтарь от нее не отходит, боится наедине оставлять… — удивленно разобрала Эриль. — Это ты обо мне пишешь? И кому?

— Нехорошо вам не доверять мне, мона, — произнесла экономка с укоризной. — Сиру Лелю пишу, поскольку он просил.

— И давно пишешь?

— С начала самого.

— Шпионишь?

— Сударыня! — экономка выпрямилась, гневно тряхнув юбками. — Отчего бы не помочь хорошему человеку, который так вас… в вас интересуется.

— Если он такой хороший! — закричала Эриль, — что ж он сам не написал?! Сочит за спиной! Все они в одной чаше купаны!

Она, сбросив клетку, высунулась в окошко, дожидаясь, пока прохладный ветер остудит жгучие слезы.

— Деньги берешь с него за это?

— Кораблем клянусь, нет! — огрызнулась старуха. — Я помочь ему хочу. Да чтобы в жизнь вашу с этим зверем серым не встревать.

Эриль развернулась пружиной:

— Я тоже зверь! Вуивр! Молния разящая.

— Дура вы, госпожа.

Глава 6

Эриль вломилась к Дыму без стука, замерла на потертом ковре посреди спальни, стараясь не дрожать и не стучать зубами, поскольку ночной холод уже пробрал ее до костей. Дым, лупая глазами, уселся в кровати. Стянул с головы ночной колпак и обмахнулся им, смешно взболтнув кисточкой.

— Если ты за оборотнем — его тут нет. Получил целебную мазь и ушел, — лекарь широко зевнул. И, наконец, проснулся. Силой усадил подругу в кресло, завернув в одеяло. Разворошил кочергой угли, подкинул дров, поставил кувшин с вином на решетку очага.

— Он давно спит, а ты все мучаешься, в чем перед ним виновата?

— Мы уезжаем утром искать остальных.

Дым опять зевнул, прикрывая рот узкой ладонью.

— Если мы уезжаем утром — ты сейчас должна быть в постели. И, заметь, я не намекаю на свою постель. Погоди-ка, — он поднес лампу и осмотрел шрам от укуса на шее Эрили. Надавил пальцами:

— Больно?

— Нет.

— Завтра спокойно соберемся, а уедем послезавтра на рассвете. И не спорь со мной.

Дым втер в укус мазь, резко пахнущую травами, напоил подругу горячим вином и проводил до самой ее спальни.