И возродится легенда
Шрифт:
— У меня живот прилип к спине за время плаванья, — пожаловался Янтарь, придвигая к себе сковороду. На столешнице остался еще один обугленный круг. Тумка разлила по кружкам мед.
— А я ем, как птичка, — прощебетала она, хватая с деревянного блюда гусиную ногу и подставляя ломоть хлеба под жир. Эриль мрачно отхлебнула мед: в таверне было душно и хотелось пить. Напиток оказался жиденький, чуть кисловатый, с настойчивым запахом корицы. Самое оно.
— Если вы певцы али лицедеи, так время для вас самое благодатное, — подала голос Тумка,
— А если мы купцы? — ухмыльнулся Янтарь. Девица фыркнула в ладошку:
— Вот еще! Быдто я купцов не отличу! Они все важные да пузатые. А какие худые, так все равно важные, трактирную девушку, как равную, за стол не посодят. Да и где ваш товар?
— На складу в гавани.
— Ой, ладно! — она отмахнулась ладошкой. — У купцов все больше «кошачьи лапы» (тут — род кастета) да кистени. А у моны вашей меч при поясе. Или она на турнир?
Тумка звонко рассмеялась.
— Ой, да вы ж ничего не знаете! В честь святой Тумаллан наш домес Лель, да продлятся его годы, устраивает турнир.
— Как-то не больно турнир… сочетается с милосердием, — хмыкнул Янтарь, прожевав кусок ветчины, подмигивая Эрили.
— Дева Тумаллан еще и отважна, — звенела Тумка. — Ибо бестрепетно вошла за Корабельщиком в туман!
Оборотень сдвинул надоевший капюшон и сделал большие глаза:
— Некоторые случайно туда попадают…
Девушка захихикала, кокетничая.
— Не так страшны вуивр, как их малюют, если вы о них, милсдарь. Одна из этого семени даже помогала Корабельщику и милостивому королю избавить нас от Лидара.
— Ты его помнишь?
Тумка подавилась куском:
— Кого? Лидара? Смутно. Но он был послан нам за грехи слабости и равнодушия. И поскольку вуивр искупила этот грех, с нее снято проклятие рода, и ее поминают в церквах наряду с другими героями.
— Спасибо, — Эриль отставила кубок, — мне это очень помогло.
— Мона?
— Все, что ты говоришь, очень интересно и поучительно.
— А… да… спасибо.
Янтарь искоса взглянул на подругу и покачал головой: мол, нехорошо смеяться над наивной девушкой. Тумка же продолжила, как ни в чем не бывало:
— Кроме того, наш любезный король назвал ее именем флагманский корабль. А злые языки поговаривают, что синий цвет в украшениях и одежде, который он предпочитает — в честь нее же. Но синий — цвет Корабельщика. И думать иначе кощунственно.
Оборотень громко откашлялся.
— Что еще будет на празднике?
Глаза Тумки загорелись.
— О, да! Будет торжественное шествие через весь город от маяка к маяку, и потешное морское сражение, и фейерверк. Всех трактирщиков обязали выставить угощение на площадях, и пустят вино в фонтаны. Но самое главное не это.
Она прижала ладони к груди и сделала торжественную паузу.
— Наш добрый домес на турнире изберет себе жену. Совет короны уговаривал его, уговаривал, и наконец-то уговорил, —
— И кто… его избранница?
— Ну-у, — девушка хихикнула. — Последние бароны везут в столицу своих дочерей. Кое-кто даже остановился у нас, — она поскребла голову под чепцом. — На гостиницы Верхней Имельды у них нет денег. Но говорят… — Тумка подалась к гостям, — счастливицей будет мона Ветла, дочь бургомистра и главы совета, девушка во всех смыслах…
— Я ненадолго.
Голова кружилась от меда, ноги подгибались, и Эрили пришлось опереться на стол, чтобы не упасть, поднявшись.
Янтарь кивнул. Вуивр благодарна была, что он не пристает с расспросами. Пошатываясь, она миновала общий зал. Вскарабкалась по ступенькам. Здесь начинались внутренние коридоры, ведущие к жилым комнатам и кладовым. Эриль завернула за угол. Кажется, вот здесь тогда была спальня Батрисс. Когда она постучала в двери, томные, разносящиеся на весь коридор вздохи замерли, что-то зашуршало, и установилась тишина. Возможно, Батрисс с Дымом надеялись, что незваный гость уберется. Вуивр постучала еще раз, и сквозь двери проник раздраженный, с налетом иронии голос новой тогда знакомой:
— Эриль, это ты? Мы думали, ты задержишься…
Кипя досадой, она развернулась и кинулась прочь, но заблудилась и вместо общего зала угодила на задний двор, освещенный резким светом луны в размытых тучах.
Ноги сами собой повторили путь, вынося Эриль на пятачок, провонявший отрубями и кошками. Она потянула на себя обитую войлоком дверь, висящую на ременных петлях. И остановилась, упираясь в косяки разведенными руками. Точно так же, как стоял в тот раз Лель.
На обледенелом крыльце, в одной рубахе.
Двое висели у него на руках, третий, обхватив под мышками, приставил нож к горлу. А директор труппы ожесточенно рвал с плеча парня оловянный знак преданности Лидару. Эриль они не заметили.
— Ты уйдешь… без него! Я за эти знаки отдал… ты столько не стоишь!
Вуивр метнулась вперед, становясь жгучим ветром. Нож отлетел, его владелец умер раньше, чем он упал. Горбун сам стряхнул остальных и от души вмазал хозяину в челюсть.
Они вернулись в таверну, трясясь от холода и переживаний, и от ликующего чувства победы, их соединившего. Эриль ударила кулаком в двери Батрисс, не собираясь больше деликатничать. Но та открыла сразу, держа на отлете свечу, полностью одетая.
Лицедей вытирал с шеи щекотную кровь.
Дым глядел на его пальцы, и желтые глаза не по-хорошему сверкали. Но он лишь перехватил руку Леля и провел указательным пальцем по царапине на шее, отчего та затянулась…
— Хрю, — сообщила худая свинья, трескавшая выставленные в бадье на крыльцо отбросы. Висящее в зените солнце заглядывало во двор, обнажая неприглядность заплесневелых от сырости стен.
Янтарь подошел сзади и за плечи развернул подругу к себе, заглядывая в лицо: