И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата
Шрифт:
Риальто – основной остров Венеции, разделяемый Большим каналом на две части. Площадь Сан-Марко, от которой отправляется герой, расположена как раз на этом острове; от нее есть прямой выход в море, но, судя по тексту, герой плывет и по каналу и по лагуне. Что в данном случае имеется в виду под словом «Риальто» – сам остров, знаменитый мост или рынок около этого моста, и почему тогда избран предлог «в», а не «к» или «на» – остается неясным. Возможно, сработала магия слова, но не исключена и топографическая ошибка.
Однако для восприятия поэмы гораздо важнее другое: калейдоскопическое, без видимой внешней логической организованности переплетение мыслей о прошлом и настоящем Венеции, о специфике итальянской культуры и ее отличии от немецкой и, конечно, сопоставления с родной автору русской культурой. Волшебный восточный напиток, пиво в берлинском Тиргартене, старый сад и опустелый дом в России, узорчатые
Если искать в хаосе поэмы некие регулирующие его начала, то два из них будут очевидны – это, во-первых, сама форма сонета (кстати, очень свободно используемая), а во-вторых, постоянно возвращающаяся в виде варьированного рефрена тема утраченной любви. Третье начало не столь очевидно, поскольку оно спрятано в том, что можно было бы назвать звуковым фоном поэмы. Это со– и противопоставление, слияние, сближение, отдаление нескольких звуковых феноменов – иногда явно музыкальных с указанием на их национально-стилистическую принадлежность, иногда природных, иногда бытовых, иногда метафорических (душевные волнения представлены в звуковых или прямо в музыкальных образах). В этом звуковом фоне поэмы при всем его разнообразии можно обнаружить отношения, существенно скрепляющие подчеркнуто хаотическое (во многом за счет постоянных скачков во времени и в пространстве) повествование.
Первыми (в четвертом сонете) возникают метафорические звучания, передающие тщетные взывания героя к своей возлюбленной: «и стон, и зов безумный мой…»
В следующем сонете возникают сразу четыре звуковых образа:
Вёсел плеск, как будто вторяНапевам гондольера, навевалНа душу сны волшебные… Чего-тоЯ снова жаждал, и молил, и ждал,Какая-то в душе заныла нота,Росла, росла, как длинный змей виясь…И вдруг с канцоной страстною сплелась!5Здесь мы и встречаемся впервые с контрапунктом звуковых образов. Сначала возникает двухголосие бытовых звуков и мужского пения (плеск весел, а точнее, конечно, волн под веслами вторит реальному пению гондольера), затем к ним присоединяется метафорический звук – ноющая в душе героя «какая-то» нота, и, наконец, четвертым (как выяснится далее – женским) голосом в этот контрапункт вливается опять же реальное пение итальянской песни.
Это четырехголосие, под которое герой плывет по венецианским каналам (и лагуне?), получает подробное разъяснение далее – своего рода разработкой начальных сонетов или повторным показом уже изложенного, так сказать, крупным планом: «То не был сон. Я плыл в Риальто». Сразу выясняется, что и пункт отправления (вернее, то, от чего герой бежит в морское одиночество – от венецианского карнавала), и пункт назначения также характеризуются звучаниями:
Я плыл в Риальто от сиявших яркоОгней на площади святого Марка,От праздника беспутного под звонЛитавр австрийских… сердцем влекся в даль я,Туда, где хоть у волн не замер стон….Перед нами вновь двухголосие: празднично гремящий литаврами австрийский (безусловно, военный – Венеция была оккупирована Австрией) оркестр и заглушаемый им стон волн, причем очевидно, что по мере удаления от площади Сан-Марко реальная музыка затихает и исчезает, а музыка моря остается солировать. Стоит заметить, что природный звук получает то же наименование, что и метафорический, душевный – стон, и таким образом на уровне звуковыражения герой идентифицирует себя с морской стихией.
Начиная с сонета 9 диссонирующий контрапункт «ноты», ноющей в сердце героя и внезапно раздавшейся из неизвестного источника итальянской канцоны (в буквальном переводе – песни), при сопровождении «музыки моря» звучит вновь – на этот раз «крупным планом» – и переходит в восторженное прославление итальянской песни.
Я плыл в Риальто. Всюду тишь стояла:В10
Тогда-то ярко, вольно разлиласьКак бы каденца из другого тона7,Вразрез с той нотой сердца, что несласьПечали ропотом, призывом стона,Порывисто сверкая и виясь,Божественной Италии канцона,Которая как будто родиласьМгновенно под колоннами балкона,В час ожиданья трепета полна,Кипенья крови, вздохов неги сладкой,Как страстное лобзание звучна,Тревожна, как свидание украдкой…Однако канцона прославляется поэтом не только за изысканность и эротичность ее мелодии. Не менее важно и то, что эта музыка является подлинно национальным – общенародным культурным феноменом, как это следует из сонета п:
Ты вырвалась из мощного волкана,Из груди гордым холмом поднятой,Широкой, словно зыби океана,Богатой звука влагою густойИ звонкостью и ясностью стеклянной,И силой оглушительной порой;И ты не сжалась в тесный круг избранный,А разлилась по всей стране родной,Божественной Италии канцона!Ты всем далась – от славных теноровДо камеристки и до ладзарона,До гондольеров и до рыбаков…И мне, пришельцу из страны туманной,Звучала ты гармонией нежданной.Вместе с тем «страстный женский голос», в котором кипят «восторг любви и слезы», не заглушает ноющей ноты в душе героя, более того – эта «нота» оказывается подобием профессиональной и притом отнюдь не русской музыки:
…Но неумолчно северная нотаВсе ныла, ныла…8 Это было что-то13
Подобное германских мастеровКвартетам, с их глубокою и страннойПостройкою, с подземной, постоянноРаботающей думой! Средь ходовВеселых поражающий нежданноТаинственною скорбью вечный зовВ какой-то мир, погибший, но желанный;Подслушанная тайна у валовБезбрежного, мятущегося моря,У леса иль у степи; тайный ядОтравы разъедающего горя…И пусть аккорды скачут и звенят,Незаглушим в Бетховена иль Шпора9Квартете этот вечный звук раздора.