И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата

Сборник статей

Интерес Григорьева к музыке Верди приметен уже в пору его пребывания в Италии (1857–1858). 20 октября (1 ноября) Григорьев писал Е.С. Протопоповой из Флоренции: «А знаете ли вы оперу Верди „Les v^epres siciliennes“ („Сицилийская вечерня“. – С.Г.)?. Она дышит такою энергиею и такою революционною искренностью во многом – что все-таки я должен сознаться, что сей господин – великий итальянский талант..»⁴ В рассказе «Великий трагик» (1859) он упоминает туже «Сицилийская вечерню» и «Трубадура»⁵. Григорьев в целом негативно относился к современной ему Италии, противополагая царящей в ней пошлости образцы высокого искусства, в частности – музыку Верди. 9 (21) января 1858 года он писал из Флоренции АН. Майкову: «Твоя Италия – заглохшая сопка,

по старой привычке выбрасывающая то оперу Верди, то могучее сопрано, то талант живописца. Здесь хорошо только прошедшее – но хорошо до опьянения»⁶.

Переводы либретто, с одной стороны, были следствием конъюнктуры, с другой же свидетельствовали об интересе Григорьева к музыкальной поэзии, в частности – итальянской.

Переводы получились неровными, однако видно, что Григорьев старался не только донести смысл итальянского текста (русское либретто позволяет не владеющей итальянским языком публике понимать, что происходит на сцене), но и выразить его надлежащими стихами, заботясь о метрическом соответствии оригиналу, что специально оговаривается: «Считаем не лишним заметить, что в напечатанном здесь новом русском переводе Сомнамбулы все лучшие, т. е. наиболее известные арии, хоры, дуэты и т. п. переведены размером итальянского подлинника» (и).

Приведем несколько примеров из опер Верди, начиная со знаменитой арии из «Эрнани» «Corne rugiada al cespite»:

Come rugiada al cespited’un appassito flore,d’aragonese verginescendeami voce al core:fu quello il primo palpitod’amor che mi be^o.Il vecchio Silva stendereosa su lei lamano… domani trarla al talamoconfida l’inumano…Ah, s’ella m’`e tolta, ahi misero!d’affanno morir^o!

Ария написана семисложниками со схемой рифм Х’АХ’АХ’б Х’ВХ’ВХ’б; все холостые стихи с дактилическим окончанием (X’). Григорьев переводит ее белым трехстопным ямбом, сохраняя дактилические окончания (выделены курсивом):

Росой на цвет заглохнувшийПрелестной девы голосМне пал на сердце страстное,И я по ней сгораю…Забилось сердце трепетомВпервые в этот миг!Но старый Сильва думаетС ней в брак вступить насильно…Ее на ложе брачноеОн завтра увлекаетИ мне тогда несчастному…Осталась смерть одна!(13)

Текст переведен эквиметрически, что позволяет использовать его для музыкального исполнения. Отметим, что Григорьев снимает сложные и устаревшие лексические формы: так, форма cespite просто не передана, хотя в либретто Пьяве она отсылает к Хору инокинь из IV акта драмы Мандзони «Адельгиз» (1822):

Come rugiada al cespiteDell’erba inaridita,Fresca negli arsi calamiFa rifluir la vita,Che verdi ancor risorgonoNel temperato albor…

Хор этот перевел И.И. Козлов («Умирающая Эрменгарда», 1831), который также свободно передал первый стих и весь цитированный отрывок:

Как зноем опаленнуюТраву роса лелеетИ ствол зеленых стебелейСтудит, –

и зеленеетОпять трава, и веселоДушистая цветет…⁷

Григорьев освобождает текст от конкретики, так эпитет в стихе «d’aragonese vergine» («арагонской девы… голос») превращается в шаблонный «прелестной девы голос».

Следующая ария тоже написана семисложниками (в этот раз по схеме ААБвГГБв):

О tu che l’aima adora,vien, la mia vita infiora;per noi d’ogni altro beneil loco amor terr`a.Purch'e sul tuo bel visovegga brillare il riso,gli stenti suoi, le peneErnani scorder`a.

Ее Григорьев переводит вольнее, выбрав четырехстопный хорей, а рифмовку соблюдая частично:

Ты, по ком душа страдает,Облегчишь мне жизни горе.Выше нет в земной юдолиНаслаждения любви.Когда улыбкой счастьяТвой лик светиться будет,Эрнани позабудетСтрадания свои!

Аналогично он работает и дальше, представляя ряд песенок в духе стилизаций эпигонской музыкально-театральной поэзии. Вот, например, случай явной эквиметрической передачи, опять с соблюдением дактилического окончания, но не рифмовки:

Ferma, crudele, estinguereperch'e vuoi tu due vite?Quale d’Averno demone ha tali trame ordite?Presso al sepolcro mediti,compisci tal vendetta!..La morte che t’aspetta,о vecchio, affretter^o.Остановись, безжалостный!Разбить две жизни хочешь?Какая злоба лютаяТвой замысел внушила?Столь близко к гробу мрачномуТы зол и беспощаден?Старик! Предупрежу яКинжалом смерть твою!

И здесь Григорьев опускает все лексические ухищрения; например, стих: «Quale d’Averno demone…» («Какой из Аверна демон…») передает нейтральным как «злоба лютая». Уход реалий лишает текст местного колорита, а пропуск тяжелых поэтизмов – риторической интонации, присущей итальянской мелодраме. Сходно происходит и в «Бале-Маскараде» (№ 4)⁸, где двустишие «l’averno ed il cielo / irati sf^i-dar» («К Аверну и небу / озлобленным вызов бросать») превращено в «Смеясь над волнами, / Я вдаль поплыву…».

Переводам других либретто присущи те же стилистические тенденции, подчеркивающие устаревшую и шаблонную лексику оригиналов, их традиционный характер. Это подтверждают, например, самые знаменитые арии из опер «Бал-Маскарад» и «Сила судьбы» (см. приложение).

Стараясь сохранить семантику оригинала, Григорьев порой переводит дословно; например: «Меня, сиротку бедную, / Из гнездышка родного» из «Бала-Маскарада» (№ 9; кстати, эта ария по лексике и композиции соответствует нормам русских песенников первой половины XIX века). Иногда же он не решается точно передать образную систему оригинала. Уже в первом двустишии первой арии той же оперы оборот «raggiante di pallore» («сверкающую бледностью» – № i) устранен, как и шаблонное concetto «О dolce notte, scendere / tu puoi gemmata a festa: ah!» («О сладостная ночь, спускаться / Ты можешь на праздник вся в почках»), которое Григорьев «расшифровывает»: «Зажгутся звезды на небе / И праздник мой осветят…» В арии «Bella siccome un angelo» из первого акта «Дона Пасквале» Доницетти блеск кончетти оригинала передан лишь частично: