И. Полетаев, служивший швейцаром
Шрифт:
Он тащил по вечернему городу чемодан. Чемодан бил по ногам. Темная кошка с неприятным мяуканьем выбежала из-под кустов. Полетаев поплевал через левое плечо.
По кожаным курткам и по стеклам автомобилей стекали неверные лучи от фонарей. Чемодан бил по ногам.
Эмма Феликсовна открыла дверь, и по ее лицу Полетаев понял: произошло что-то невероятное.
— Уходи, — прошептала она сдавленно.
— Что?
— Уходи, уходи.
— Кто к нам пришел? — произнес сладкий фальцет. — До меня донеслось, милочка, что ты с кем-то беседуешь? — И пораженный Полетаев увидел, что в прихожую вкатывается небольшой махровый
— Мой племянник, — обернувшись к шару, фальшиво оскалилась Эмка, — молодой драматург.
— Так что ж ты его, душечка, на пороге держишь?
— Проходи, — грубо, но очень тихо сказала Эмка.
Полетаев снял кеды, поставил к стенке чемодан и, недоумевая, что за тип среднего пола воцарился в Эмкиной квартире, вошел в комнату. Все в ней сияло: новые шторы с райскими цветами, новые вазы — с райскими цветами, а на столе… на столе-то чего только нет!
— Познакомься, — продолжая нарочито скалиться, Эмка взяла Полетаева за локоть, — мой супруг Ферапонт Иванович Тю…
— Супруг?!
— А как там моя сестрица?! Здорова ли?! — Эмка обернулась к махровому шару. — Покормлю племянничка и расспрошу о родне! — Она впихнула Полетаева в кухню, закрыла дверь и зашипела:
— Сотру тебя с лица земли, засажу на пятнадцать лет за украденные бриллианты, только пискни!
— Я что, — Полетаев пожал плечами, ощущая себя так, будто недавно он был при смерти, а сейчас вдруг ему сообщили, что он уже умер, — я что? Только где ты такое чудище откопала?
— Не чета твоей деревянной башке! Он, знаешь, кто?
— Тенор, по-моему, из церковного хора.
— Он — хлебопекарный заводик, год как вдовец.
— Жену его ты сама утопила? Или под трамвай бросила?
— Поговори еще! — Эмка тревожно глянула на дверь и заговорила громко. — Ешь, ешь, золотой мой, неухоженный, вот тебе икорка, вот…
— Так ты не только меня словами подчуй, а по-настоящему корми, а то заглянет твой заводик и поймет, какая ты обманщица!
— Из любой ситуации ты, Полетаев, выгоду для себя извлечешь!
Эмка сходила в комнату и вернулась с икрой, языком, нарезанными ананасами…
— И коньяка налей работнику, да "Камю" не пожалей!
Она поставила на стол и коньяк. Он внимательно изучил бутылку.
— Да отличный коньяк! Пей, остолоп и объясни, с чего ты явился на ночь глядя?
Полетаев выпил рюмочку и немного осмелел.
— Мне сегодня нужно у тебя переночевать Эмка, не прогонишь ведь ты родного племянника на улицу?
— Переночевать?! Что случилось?! Говори прямо, что с квартирой?! Сгорела?! Затопили соседи?! Говори!!
— Да все там нормально, успокойся, квартира твоя цела, не сгорела, не затопило ее, просто я там больше жить не буду.
— И почему же?
— Ага, не хочешь со мной расставаться! — Полетаев выпил еще рюмку. — Чувства твои ко мне не остыли?
— Я надеялась, что ты продашь все, что обещал, а уж потом я тебя рассчитаю.
— Нет у тебя сердца, Эмка. Именно поэтому я и ухожу от тебя навсегда. Я тоже… — Он замолчал, мечтательно глядя на кусочек ананаса, потом взял его, надкусил и, смакуя, загадочно улыбнулся.
— Тоже — что? — не выдержала Эмка. — Что — тоже?
— Женюсь!
— Женишься?
— Именно так.
— А ведь как всегда врешь!
— И рад бы соврать, но невеста на пятом месяце, а папаша у нее какая-то шишка в прокуратуре.
"Нам с тобой теперь не по пути!" — сказал Эмкин взгляд и тут же в комнате возликовал фальцет:
— Эммочка, ау? Мулечка, ты скоро?
— Ау, — повторила Эмка
…Он на цыпочках пересек лунный квадрат и прислушался: фальцет ласково посвистывал, Эмка кряхтела во сне.
Эмма Феликсовна, вы недодали мне за мою службу кучу денег, мысленно обратился к ней Полетаев, чуть приостановившись, вы каждый раз нагло обсчитывали меня, у вас теперь семейное счастье, а я одинок и совершенно бесприютен, поэтому я считаю своим долгом взять у вас долг так сказать без вашей на то воли. Он очень осторожно открыл дверь в маленькую комнату, где у ювелирши хранилось все самое ценное, и, оглянувшись, вновь прислушался: то же сладкое посвистывание фальцета, то же басовитое кряхтенье рабовладелицы. Райские птицы на шторах потусторонне светились, голубели их высокие хохолки, переливались перья длинных хвостов. Тссс. Полетаев сделал несколько осторожных шагов в глубь комнаты. Скрипнул паркет. Мама! До чего довела меня эта страшная жизнь! Ведь я сейчас совершу!.. И не в первый раз, сэр. Но я не ворую, сэр, я беру то, что заработал своим трудом, сэр. Я был у Эмки и массажистом, и домработницей, и продавцом, и сторожем… Я был у нее всем, а сколько она мне платила? Жалкие гроши! И в конце концов бросила ради мыловаренного… Хлебопекарного, сэр. Полетаев сделал еще несколько шагов. Вновь скрипнул паркет. На стене качнулась сутулая полетаевская тень. Он замер. Снова прислушался: Эмка все также сосредоточенно кряхтела, но фальцет почему-то умолк. Полетаев застыл на середине комнаты, точно статуя в парке. Если только сатрапша проснется, ему конец! Но все было тихо, мирно тикали одни часы и электронно светились другие: три часа пятнадцать минут сорок две секунды.
Мягкий прыжок! Здесь! Бриллиантовые серьги сверкнули, кольцо с изумрудом мигнуло кошачьим глазом, только темно-красный рубин казался в темноте не рубином, а черным углем.
— Не клади в карман, — сказал за его спиной фальцет, — отдай лучше мне.
Немая сцена.
— И проваливай! — Его кулак, четко попавший Полетаеву под ребра, оказался много солидней голоса.
— Уйду, конечно, — выдавил из себя Полетаев, опустил глаза и ахнул: там, где у всех один, у фальцета было два, вы не поверите, ты не поверишь, Григорий, два!
— Искусственный один, значит, — прогудел Застудин.
— Что делается, Господи? Что на белом свете творится?
— А тебе что ночью не спалось?
— Гриша, ну как я мог спать, когда я пришел к ней жениться, а она мне подложила махровую свинью!
Полетаев уже пятые сутки жил у Застудина. Ощущение у него было, что поселился он прямо в бане — так горячо, так яростно, так весело, так страстно принимал его приятель. Но на шестое утро будто отключили горячую воду.
— Ты бы, брат, подыскал себе комнатенку, — Застудин отвел глаза, — а то я с одной дамочкой…
— Дамочкой? — удивился Полетаев. — Подыщу. Сегодня же подыщу…
* * *
По Любиному лицу он понял: еще ничего не знает.
— Эмка скоро приедет? — страхуясь, уточнил он.
— Я ей звонила, мне тут мобильный телефон брат с Самары подарил, сказала, что у нее за дом неплочено, она говорит, у меня большая радость, приеду в воскресенье, расскажу и за все заплачу. — Люба достала из кармана передника телефончик и показала Полетаеву. — Во, гляди, до чего люди-то додумались!
— Поздравляю. — Полетаев мельком глянул на приборчик, мысленно прикидывая, сколько времени осталось до воскресенья. Два с половиной дня. Всего-то.