И. Полетаев, служивший швейцаром
Шрифт:
Мальчишка кивнул.
— И я знаю, он писатель. И я писатель, пьесы сочиняю.
Граф неторопливо приближался.
— Он не писатель, — сказал мальчик, — зато у него есть брат, но он живет не здесь, они близнецы, так вот брат его — знаменитый писатель, много стихов написал и придумал даже сказки, которые мне нравятся, а Евгений Сергеевич, он наш сосед, никакой не писатель…
Граф неумолимо приближался. Высокий, с тростью, с красивой узкой головой, арабский скакун… какой облом!..
— А кто
— Просто брат.
— Братьями не работают, — чуть не плача проговорил Полетаев и, едва граф приблизился к подъезду, поспешно схватил в руки пакет с коньяком и спрятал за ним свое лицо.
Но мальчик был не по годам смышлен.
— Братьями работают, — сказал он, засмеявшись, и в такт его смеху хлопнула дверь подъезда, — моя мама например, работает у моего папы женой…
— А я ему свою пьесу дал почитать, — Полетаев снова положил пакет на скамейку, было видно, как граф поднимается на лифте по полупрозрачно-желтой трубе, закрепленной на отреставрированном фасаде старинного дома, — и коньяк вот принес в пакете, представляешь, пацан?
— Представляю.
— Откуда? — горько усмехнулся Полетаев. — Ты небось и писателя никогда близко не видел, вот только меня…
Лифт наконец остановился и, через минуту вызванный кем-то, пополз по желтой трубе обратно.
— Видел, — засмеялся мальчик, — у меня папа писатель, он написал много книг и его издали даже во Франции! Но он почти ни с кем не общается, потому что в нашей стране сейчас, пап говорит, писатель — как Миклухо-Маклай, понятно? и у нас в доме все считают, что он просто что-то делает на компьютере.
Полетаев ошалело смотрел на него.
— Хочешь, я дам почитать ему твою пьесу?
И в этот миг что-то произошло. То ли одновременно во всех квартирах, во всех домах, на всех улицах, площадях и переулках включили свет, то ли пролетело НЛО и Люба права: это они летают, они нас учат, они везде, всюду, они, они, они…
— Я пошутил, я никогда не писал пьес. — Полетаев встал и, оставив на скамейке пакет, торопливо пошел прочь.
— Вы забыли! — вслед ему крикнул мальчик, но Полетаев, слегка обернувшись, только помахал ему рукой.
— Тогда я отдам графу?!
И эхо в душе Полетаева откликнулось: да — фу, да — фу.
* * *
Он перебросил через покосившийся забор чемодан и перелез осторожно сам. Собака, всегда упрямо молчавшая, когда он проходил через калитку, яростно залаяла. Полетаев затаился в кустах. Кажется, замолчала, дура. Ему на мгновение стало жалко, что он никогда больше не увидит ни этой собаки, ни этого тихого дворика, никогда больше подсолнух, как подвыпивший швейцар, не встретит его у подъезда, и Тимофей…
Молчите, проклятые струны!
Он привстал и осмотрелся: долгая деревянная ограда, заросшая чертополохом, лопухами и крапивой (впрочем, он,
Придется ползти через эту гигантскую земную трещину, брат.
Нашарив в кармане спички, он зажег одну, сделал пробный шаг и тут же присел: вдруг хозяева проснутся и заметят на задворках их участка странный огонек? Ерунда, брат, они спят, как сурки.
Все-таки вторую спичку он зажег, сидя на корточках. Под ногами при ее слабом огоньке обнаружился чемодан, а главное, узенькая тропинка. Она круто падала вниз, как веревка.
Взяв чемодан, Полетаев начал медленно и осторожно спускаться по тропинке, свободной рукой цепляясь за выступающие корни, пучки травы и низкие ветки каких-то кустарников.
Как ни странно, чувство страха в нем сейчас совершенно притупилось, опасности, которые рисовала его взбудораженная фантазия, вдруг отступили — и он стал ощущать себя мужественным водолазом, углубляющимся в холодные волны незнакомого моря.
Через каждые два шага спуска он останавливался и зажигал спичку. И сразу то там, то здесь что-то пугливо отскакивало, пищало и шуршало, что-то вспархивало из-под его ступней или, блеснув, ускользало с неприятным посвистыванием; иногда вроде взлетала из темноты черная бабочка, мягко задевала плавниками крылышек лицо Полетаева и вновь падала во мрак; корни деревьев, точно крабы, выглядывали из мглы и снова погружались в бездонную черноту ночи.
Но, когда в очередной раз Полетаев достал коробок и пошарил в нем пальцем, оказалось, что спички кончились.
Он очутился на самой глубине оврага, окруженный со всех сторон тяжелыми волнами листьев, щупальцами корней, душными водорослями травы. Над ним — в высоком прекрасном небе — сверкали хрустальные рыбы звезд. Все точно перевернулось — и стояло, и ходило вверх ногами.
И, задрав голову, Полетаев увидел себя, ступающего по зеркально-выпуклой поверхности небесного свода, и усомнился — он ли это, живой Полетаев, или это движется по сверкающей звездами сфере одно из его отражений, его бесплотный двойник…
Но чемодан больно бил по ногам, и Полетаев, опустив голову, снова ощутил свою бренную телесность.
Сколько он шел, трудно сказать наверняка, но еще стояла ночь, одна из прекрасных последних летних ночей, ставшая вдруг — пока он ступал по ее малахитовым палатам, теплой, почти южной, когда он вышел на шоссе и побрел, поднимая голову и глядя в небо. И медленно брел он так, пока не остановилась грузовая машина и выглянувший из кабины парень не спросил его, сверкнув золотым зубом, точно мгновенной кометой.