Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)
Шрифт:
– По-моему, это несколько натянутая аналогия.
– Возможно, - вздохнул он и посмотрел на часы.
– Вы, кстати, не собираетесь ли уже домой?
– Да, сейчас пойдем, - кивнула она.
– Расставлю это все по местам.
Поднявшись из-за стола, она взяла обеими руками стопочку книг и понесла их в хранилище. Паша, покуда ее не было, как-то нервно прошелся из угла в угол, пару раз поморщился каким-то мыслям своим, вернулся к прилавку, рассеянно посмотрел на фотографический портрет Сталина, нависающий над столом. Сталин с портрета смотрел мимо Паши, слегка улыбался чему-то.
Вернувшись из хранилища, Вера Андреевна быстро навела
На тесной площадке у лестницы он помог ей навесить на засов никудышный заржавленный замок, отдал ей ключ и первым взошел наверх по ступенькам.
Над Зольском темнело. Деревья, одетые светлой листвой, стояли недвижно. Они пошли налево по Советской. Встречный прохожий у кинотеатра, остановившись, приподнял шляпу, вежливо поздоровался с Верой Андреевной и затем еще пару раз обернулся им вслед на ходу.
Глава 2. ХАРИТОН
По правде говоря, Харитону вовсе не хотелось сегодня писать это обвинительное заключение. Время двигалось к полуночи, а за эту рабочую неделю он сильно вымотался. Но Степан Ибрагимович почему-то внимательно следил за этим делом, и он обещал ему закончить с Гвоздевым до выходных. Может быть, потому, что - едва не в единственном за последнее время - был в этом деле привкус настоящей антисоветчинки, или потому, что сам Гвоздев вел себя на следствии на редкость податливо, но, похоже, Степан Ибрагимович не хотел пускать его по спискам, а предполагал вывести на трибунал. Поди, еще и с подвалом в газете.
Наверное, это было разумно, только неясно, зачем при этом еще и спешить? Что может решить здесь неделя-другая? Впрочем, сверху ему, конечно, виднее. Могут быть у Баева на этот счет свои соображения, о которых ему не докладывается.
Охлопав себя по карманам, Харитон достал из галифе коробок спичек и закурил. Клубы табачного дыма устремились под абажур коричневой настольной лампы. Щурясь, он пересчитал папки, скопившиеся за неделю с левой стороны стола. Папок было ровно десять. Кто решится сказать, что он не ловит мышей в этом квартале?
Эбонитовая настольная лампа с подвижными ножкой и абажуром освещала не больше половины небольшого кабинета. Свет лежал на поверхности обшарпанного стола, на коричневом сейфе с тяжелой связкой ключей в замочной скважине. Свет обрывался на расстегнутом вороте харитонового кителя, на петлицах старшего лейтенанта, и если бы не полная луна, глядевшая в узкое одностворчатое окно, едва ли можно было разглядеть остальное. Именно: глухой деревянный шкаф напротив стола, привинченный к полу табурет посередине между шкафом и столом, небольшой потрепанный кожаный диванчик, черты лица Харитона, черты лица на застекленном портрете над Харитоном. В этом ненадежном освещении, кажется, возможно было найти нечто общее в их чертах. И тут и там были усы, глаза с чуть заметным прищуром, густые волосы, зачесанные назад. Только и усы, и черты лица у молодого лейтенанта были и много тоньше и много изящнее, чем на портрете.
Да, время двигалось к полуночи, и Харитон с удовольствием отложил бы это заключение до понедельника, но... Надо. Баев не так уж часто уделял внимание какому-нибудь конкретному делу, и раз уж обещал он ему - надо. Держа папиросу в зубах, Харитон придвинул к себе папку Гвоздева, раскрыл
Дело выглядело вполне завершенным, и он мог быть доволен собой: он провел его без халтуры и не без доли профессионального артистизма. Все пункты были Гвоздевым подписаны, и даже сверх того, что Харитон планировал для себя изначально. Между прочим, остались скрытые для самого Гвоздева ниточки к его брату, которого так старательно пытался он выгородить. Братом этим можно будет заняться через месяц-другой, а для обвинительного заключения сегодня, в общем, ничего уже не требовалось, кроме чернил и чистого бланка. Ну, еще, конечно, усилия воли под конец рабочей недели.
Склонившись в табачном дыму над столом, правой рукой Харитон перелистывал листы протоколов, а большим и указательным пальцами левой одновременно вертел с ребра на ребро коробку "Казбека". За очередным листом в деле открылась череда страниц чуть меньшего формата - с текстом, отпечатанным на машинке.
Да, вот только этот его рассказ. Затянувшись папиросой, Харитон откинулся на спинку стула. Включать или не включать его в заключение? С одной стороны, рассказ этот вполне можно было расценить, как враждебный, и логичным выглядело бы намерение обвиняемого заодно напечатать и его на Западе; с другой стороны, ничего сверх прочих выдвигаемых обвинений такое намерение не прибавило бы уже. А как профессионалу Харитону было видно, что в законченную, строгую и по-своему изящную архитектонику дела рассказ этот не очень вписывается. Какой-нибудь аляповатый балкончик модерн над классическим римским порталом.
В училище НКВД Харитон направлен был студенческим комитетом комсомола со второго курса Московского архитектурного института - семь с половиной лет назад. Сейчас почти уже и странно казалось ему вспоминать то время, те планы на жизнь, которые он строил тогда над первым своим курсовым проектом. Планы эти оставались планами, а нищета и убожество общежитской студенческой жизни, которой не виделось тогда конца, в сравнении с тем, что предложила ему незамедлительно новая неожиданная карьера, оставили в душе его немного места для сомнений и колебаний. И, по правде сказать, до сих пор не приходилось ему жалеть о сделанном выборе.
Большая группа однокурсников его, со многими из которых он, уйдя из института, продолжал поддерживать отношения, едва получив дипломы, вдруг обнаружила себя в команде, проигравшей конкуренцию за право участвовать в перестройке Москвы. Кто-то успел тогда вовремя почуять запах жареного и переметнулся, а кто-то по неопытности опоздал. И, размышляя трезво, отлично понимал теперь Харитон - не было бы и у него гарантий того, что не окажется он среди этих - последних. Так что очень даже могло быть, что, не сделай он тогда, на втором курсе, своего выбора, очутился бы он в один прекрасный день по другую сторону такого же стола, за которым сидел теперь.
Затушив папиросу в стеклянной переполненной уже пепельнице, Харитон поднялся со стула, подошел к окну и распахнул единственную створку его.
Погода баловала нынче. Запахи майской погожей ночи рванули в прокуренный кабинет. Узкое зарешеченное окно кабинета - одно из немногих в здании - смотрело не в мощеный булыжником переулок, не во внутренний асфальтовый двор, а на укромное церковное кладбище - закрытое с недавних пор, примыкавшее к Вознесенской церкви Зольска. Полная луна рисовала в небе контуры облаков, отражалась в окнах храмового барабана.